Imprimatur - Мональди Рита - Страница 32

Инквизиторам не составляло труда догадаться, кто из стеклянных дел мастеров готовился остаться на чужбине. Достаточно было вести слежку за ремесленниками лагуны, чтобы знать, как у них идут дела, каковы их умонастроения и поддерживают ли они отношения с вербовщиками, посланными иностранными державами для облегчения их побега. Шаг за шагом, улица за улицей, и вербовщики сами приводили их прямо к тем, кто собирался бежать. Посланников из других стран часто находили в канале с перерезанным горлом.

Если же венецианцам и удавалось бежать – по суше или морем, – их все равно быстро находили благодаря посольской и консульской сетям, созданным Венецией за рубежами республики. Посланные ею посредники сначала пытались убедить беглецов вернуться домой, множа посулы и предлагая амнистию нарушителям закона (даже совершившим убийство) и отсрочку платежей тем, чье бегство было обусловлено крупными долгами.

– И что же, они возвращались?

– Тебе следовало бы сказать «возвращаются», поскольку эта трагедия разыгрывается и в наши дни и даже, судя по всему, у нас под носом. Те же, кто не верил посулам Светлейшей, оказывались вдруг предоставленными самим себе. Посещения и предложения резко обрывались, и в душах мастеров-стекольщиков поселялись беспокойство и тревога. А некоторое время спустя подосланные к ним люди появлялись снова, но теперь угрожали, преследовали и разоряли недавно открытые ценой больших жертв лавки.

Кто-то сдавался, другие бежали еще дальше, унося с собой тайны ремесла. Есть и такие, что упорствуют и продолжают трудиться там, где им пришлось обосноваться. Вот на последних-то и обрушиваются удары инквизиторов. Их письма перехватывают. Членам их семей, оставшимся в Венеции, угрожают и запрещают выезд в другие страны. За их женами ведется слежка, их сурово наказывают, стоит им только приблизиться к набережной.

Когда беглецы доходят до последней степени отчаяния, им предлагают вернуться и безвыездно провести остаток дней на Мурано.

А уж самые большие упрямцы передаются опытным и неуловимым убийцам. Один убитый – наука для сотен других. Такова точка зрения инквизиторов. Чаще в ход пускают яд, чем оружие, чтобы не оставлять следов насильственной смерти.

Оттого-то наш Бреноцци так дергается, – заключил аббат. – Жизнь мастера, изготавливающего жемчужины, зеркала, стеклянные изделия и сбежавшего из Венеции, превращается в кромешный ад. Ему повсюду мерещатся преступления и измены, он плохо спит, ходит оглядываясь. Бреноцци наверняка уже знаком с методами инквизиторов.

– А я-то, глупец, перепугался, когда Кристофано принялся рассуждать о достоинствах моих жемчужин. Теперь мне понятно, почему Бреноцци с такой злостью спросил, достаточно ли мне этого. Тремя жемчужинами он рассчитывал купить мое молчание.

– Ну вот ты и разобрался во всем.

– Но не кажется ли вам странным, что в одном месте оказалось сразу два беглеца? – спросил я, имея в виду Бедфорда и Бреноцци.

– Да нет, отчего же. Тех, что бегут из Лондона и Венеции, в последнее время прибавилось. Возможно, твой хозяин противится помогать секретным агентам, как и госпожа Луиджия Бонетти, что до него заправляла в «Оруженосце». Не исключено, что он рассматривается как «спокойное» местечко, в котором можно укрыться и отсидеться, когда у тебя крупные неприятности. Названия таких мест часто изустно передаются от одного беглеца к другому. И помни: мир полон желающих скрыться от своего прошлого.

Я встал, вынул из котомки склянку с сиропом, налил в миску аббата и вкратце объяснил, как он действует. Атто тут же и выпил его, после чего принялся наводить порядок на столе, как всегда напевая:

Среди жестокого изгнанья…

Ничего не скажешь, этот человек умел извлекать из своего певческого репертуара подходящие случаю арии и романсы. Видно, он хранил нежную и неувядающую привязанность к памяти своего римского наставника – синьора Луиджи, как он его называл.

– Видать, бедняга Бреноцци не на шутку обеспокоен, – вновь заговорил он. – Он может снова обратиться к тебе за помощью. Кстати, мой мальчик, у тебя на лбу капля масла.

Он вытер каплю пальцем и как ни в чем не бывало облизал его.

– Так вы считаете, что яд, которым мог быть отравлен Муре, как-то связан с Бреноцци? – спросил я.

– Я бы исключил это предположение, – с улыбкой ответил он. – По-моему, наш бедный стекольщик один этого боится.

– А почему он меня расспрашивал об осаде Вены?

– Лучше ты мне скажи: где находится Светлейшая?

– Рядом с империей. Или нет, на юге…

– Этого довольно. Если Вена капитулирует, турки отправятся на юг и несколько дней спустя будут уже в Венеции. Наш Бреноцци провел какое-то время в Англии, где мог выучиться говорить по-английски, а вовсе не по переписке. Быть может, он и хотел бы вернуться в Венецию, да понял, что момент неподходящий.

– Да уж, как бы ему не оказаться в пасти турок.

– Вот-вот. Видно, он приехал в Рим в надежде открыть лавочку и избавиться от постоянного страха. Но заметил, что и здесь не лучше: если турки одержат победу в Вене, они сперва завладеют Венецией, а затем и Феррарским герцогством, пройдут по землям Романии, герцогствам Урбино и Сполето, справа у них останется Витерба за холмами Умбрии, и двинутся на…

– …нас, – вздрогнул я, может быть, впервые осознав опасность, нависшую над нами.

– Думаю, излишне объяснять тебе, что произойдет в этом случае. Разорение Рима, имевшее место сто лет назад, покажется нам цветочками. Турки ничего не оставят от папского государства, доведя присущую им природную жестокость до немыслимых пределов. Церкви и базилики разрушат, и первым эта участь постигнет собор Святого Петра. Священников, епископов и кардиналов перережут, распятия и иные символы веры поснимают отовсюду и сожгут. Народ лишат последнего, над женщинами надругаются, города и деревни сровняют с землей. И если это случится, весь христианский мир будет отдан на милость турецкой орды.

Выйдя из лесов Лациума[65], неверные свергнут великое герцогство Тосканское, герцогство Пармское, затем, пройдя по территории республики Генуи и герцогства Савойского, проникнут (в этом месте рассказа на лице аббата появилось выражение подлинного ужаса) во Францию, в окрестности Марселя и Лиона. А оттуда уж прямая дорога на Версаль.

Я вновь был ввергнут в отчаяние. Простившись с Атто под каким-то предлогом, я подхватил котомку и стал подниматься по лестнице, направляясь к башенке, венчающей здание постоялого двора.

По пути я предался безутешному монологу, дав волю чувствам: мало всего другого, так теперь еще и быть мне пленником в месте, подозреваемом, и не без веских на то оснований, в том, что оно – рассадник чумы. И хотя убеждение лекаря в неподвластности моего организма болезням и настроило меня на радостный лад, Мелани положил конец этому настрою, в общих чертах представив, что меня ожидает по окончании карантина. Я всегда знал, что могу рассчитывать только на душевную доброту нескольких людей, из коих первейшим был мэтр Пеллегрино, спасший меня от жизненных трудностей и опасностей. Но отныне опорой мне служил лишь аббат – кастрат и секретный агент, – заинтересованный в моей помощи и не способный внушить мне ничего, кроме тревоги. А взять других постояльцев: желчный иезуит, всегда мрачный и держащийся на расстоянии господин из Марша, французский гитарист с переменчивым нравом, тосканский врач с не внушающими доверия, а то и опасными воззрениями, венецианский стекольных дел мастер, сбежавший из родных мест, пленительный неаполитанский поэт, и парочка уже не жильцов на этом свете: мой хозяин и Бедфорд.

И вот в ту минуту, когда мной с особою неизбывною силой овладело чувство одиночества и беспомощности перед лицом неотвратимого рока, какая-то невидимая сила свалила меня на пол. Тот, кого я не заметил, отдавшись глубокому внутреннему переживанию, склонился надо мной.

– Ты меня напугал, дурачок.

Оказывается, я случайно прислонился к двери Клоридии, она же, почувствовав, что за дверью кто-то есть, рывком открыла ее, так что я не удержался на ногах и ввалился в ее комнату. Поднявшись, я даже не думал оправдываться и быстро отер слезы, навернувшиеся от печальных раздумий.

65

Лациум, или Лацио (ит.) – историческая область центральной Италии, где находится Рим