Век перевода (2006) - Витковский Евгений Владимирович - Страница 34

34

Сон кондора

За Кордильерами, над черною ступенью Отвесной лестницы, воздвигнутой в верхах, Над цепью конусов, что прячут в облаках Кровавокрасных лав привычное кипенье, Огромный Кондор, вширь раскинувшись, парит, На всю Америку он смотрит с безразличьем, И солнца алый диск в зрачке стеклянном птичьем Угрюмым отсветом безжизненно горит. Предгорье тени уж в объятья заключили. Давно померкла степь. Нависшею стеной С востока темнота охватывает Чили, Великий Океан и светлый крут земной. Всё тяжелее мрак. В движеньи торопливом Ночь ширится, растет, окутывает тьмой Пустыню, скалы, снег, весь материк немой, Затапливая их бушующим приливом. Потоком воздуха над Андами влеком, Как некий дух, один, он ждет ее прихода. И Ночь приблизится. И с воем непогода Его настигнет вмиг и скроет целиком. Всё оперение на нем тогда восстанет. И клекот радостный разносится окрест. И шею лысую он к дальним звездам тянет, В бездонной пропасти увидев Южный Крест. И он прощается с ветрами низовыми, Взмывая вверх от них, он яростно хрипит. И в мертвой вышине, расправив крылья, спит Меж темною землей и звездами живыми.

Ехидна

Когда входили в мир Титаны и Герои, Полурептилией с чешуйчатым хвостом И полунимфою с сияющим лицом Ехидна родилась в пещере Каллирои. Отец ей Крисаор, — и ею в свой черед, Пятидесятиглав, пытаем вечным гладом, Рожден был Кербер-пес. За Леты черным хладом Непогребенных он терзает и грызет. Ей Гея древняя в ущельях Аримоса Одну из пропастей цветами заплела. Там, в глубине ее, Ехидна и жила, Розовогуба и божественноголоса. Пылает в вышних свет, и всё озарено: Стесненье скал и ключ, таинственный и чудный, Соленый океан и город многолюдный, В пристанище ж ее всё немо и темно. Но только лишь Гермес коров погонит алых, Клубящаяся тьма внезапно оживет, И, тщательно укрыв пятнистый свой живот, Она появится в раздвинувшихся скалах. Пленительная грудь ее обнажена, По мраморным плечам волос спадают волны, Ее уста дрожат, искристым смехом полны, И светоносный лик сияет, как луна. Она поет — и ночь плывет среди гармоний, Рычанием из тьмы ей отвечает лев, И корчатся юнцы, желаньем закипев, И муки их страстей томительней агоний: — Придите, юноши! Невинна, молода, Ехидна славная к себе вас призывает, Румянец пурпурный ее ланит пылает, И чернь ее волос сверкает, как слюда. Из всех счастливее — те, кто любить способны. Их огненным вином Ехидна напоит, Оно горчайшую печаль их утолит. Вкусившие его — навек богоподобны. Очнетесь посреди небесной синевы, Там кровь бессмертная наполнит ваши жилы, Там повстречают вас Олимпа старожилы, Среди живущих всех блаженнейшие — вы! Ночная тень бежит сияющего взора, Лобзаниям моим числа и меры нет. Вам будет колыбель — неугасимый свет И сладострастия бездонные озера. — Так их зовет она, бесчувственна к мольбе, По брюхо вся в крови, утрюмоогнеока. А пропасть черная разверзлася глубоко И поджидает их, уверена в себе. Ночниц бесчисленных безумно трепетанье, Когда их полымя манит к себе, губя. Они кричат: Я бог! И я люблю тебя! И греет хладную их теплое дыханье. О тех, кого она в объятья приняла, Уже потом нигде и слуху не бывало. Их плоть прекрасное чудовище пожрало И время кости их оттерло добела.

Fiat nox

Смерть вездесущая похожа на прилив, Не медля, не спеша, куда ни хватит взора, Вода всё ширится и требует простора, Лишь на вершинах скал свой ход остановив. Надежда счастья нам — столь шаткая опора, Столь тяжек век тоски и столь нетороплив. Но счастье и тоску, во мрак святой вступив, Как странный сон во сне, мы позабудем скоро. О сердце бедное! Сгораешь ты, любя. Томимо злобою, ты страждешь и бунтуешь, Свободы жаждая — оковы ты целуешь! Гляди! Огромный вал несется на тебя! Мучений стихнет ад, когда через мгновенье Нахлынет черное, священное забвенье.

Воющие парии

Горам в туманной мгле не превозмочь дремоты. В пучину погрузясь, шар знойный отпылал. Но море буйствует, за валом гонит вал, И пенные у скал ревут водовороты. Всё громче слышится протяжный вой в ночи. В бездонной вышине клубится мрак беззвездный. Из тучи выскользнув, как некий призрак грозный, Угрюмая луна льет тусклые лучи. Запечатленный лик, оскаленный, коварный, Осколок брошенный, давно погибший свет В молчаньи мертвенный рассеивает свет С орбиты ледяной на океан полярный. А дальше к Северу, в недвижной духоте, Простерлась Африка в тени, как в благостыне. Там голодают львы в дымящейся пустыне, Вблизи озер слоны уснули в темноте. Средь остовов быков, за линией прибоя На пляже гнилостном собаки собрались. Но падали не жрут и морды тянут ввысь, То жалобно скуля, то заунывно воя. В безмолвном ужасе застыли тут и там, Зрачки расширили, дрожат от лихорадки, Сидят на корточках и бьются как в припадке, Прижав свои хвосты к облезлым животам. Морская пена к ним приклеилась клоками, Все позвонки видны под шкурою худой. Когда взыгравший вал их обольет водой, Собаки скалятся и лязгают клыками. Под светом пепельным блуждающей луны В уродливых телах что плачут ваши души? Что жметесь в страхе вы на самой кромке суши? О чем вы воете? Какой тоской полны? Не знаю и сейчас! О, дикие собаки! Пусть много солнц с тех пор утратил небосвод, Но всё мне слышится: у края черных вод Сквозь толщу лет былых вы воете во мраке!