Подарки фей - Киплинг Редьярд Джозеф - Страница 30

Вы не поверите, до чего здорово смыслили в этих вопросах два старых индейских вождя: Красный Плащ и Сеятель Маиса. Если я хоть немного разбираюсь в политике, то научился этому у них, в резервации. Тоби читал обычно газету «Аврора» и был, что называется, демократ – хотя Моравская община не одобряет, когда братья и сестры увлекаются политикой.

– Я тоже ненавижу политику, – заявила Уна, и Фараон рассмеялся.

– Ну что ж, – сказал он, – обойдемся без политики. Итак, однажды жарким вечером в конце августа Тоби читал на крыльце газету, Красный Плащ курил свою трубку под персиковым деревом, а я потихоньку наигрывал на скрипке. Вдруг Тоби роняет «Аврору» и вскакивает на ноги.

«Старый я грешник, только и пекусь о собственных удобствах! – говорит он. – Я должен ехать в Филадельфию, к братьям и сестрам. Брат мой, одолжи мне второго пони, ибо мне нужно поспеть туда завтра к вечеру».

«Хорошо, – говорит Красный Плащ, поглядев на солнце. – Мой брат будет там завтра. Я поеду с ним и приведу лошадей назад».

Я молча пошел укладывать седельные сумки. Тоби давно отучил меня задавать вопросы. В наказание он запрещал мне играть на скрипке. К тому же индейцы почти не задают вопросов, а мне хотелось во всем походить на них.

Когда лошади были готовы, я вскочил в седло.

«Слезай, – говорит Тоби. – Оставайся здесь и приглядывай за домом, пока я не вернусь. На меня одного возложил Господь это дело, хоть я и слаб!»

И они ускакали прочь по Ланкастерской дороге, а я остался на крыльце с разинутым ртом. Посидев немного, я подобрал брошенную газету, чтоб завернуть запасные струны, и вдруг наткнулся на заметку про мор в Филадельфии. Там говорилось, что в городе свирепствует желтая лихорадка и жители разбегаются кто куда. Мне стало страшно. Я успел привязаться к старому Тоби. Мы с ним не то чтобы много разговаривали – но мы вместе играли на скрипке, а это, знаете, почти одно и то же.

– И Тоби умер от желтой лихорадки? – испугалась Уна.

– Ну нет! Есть еще на свете справедливость. Он благополучно прибыл в город, и после его кровопусканий больные выздоравливали сотнями. Он прислал мне весточку с Красным Плащом: если, мол, начнется война или если он умрет, то я должен вернуться в город и привезти запасы масла; но до тех пор мне велено было оставаться на месте и работать в саду под присмотром Красного Плаща. Ну а всякий порядочный индеец в глубине души полагает, что копаться в земле – занятие для скво, так что ни Красный Плащ, ни подменявший его Сеятель Маиса не надзирали за мной слишком строго. В конце концов мы наняли черномазого парнишку, чтоб за нас работал. Ох и ленив же он был, бродяга, только знай ухмылялся!

Едва я узнал, что Тоби не умер в первую же минуту, как добрался до города, я совершенно по-мальчишески выбросил его из головы и снова стал проводить все время с индейцами. О! эти денечки на севере, в Канаседаго! Мы бегали наперегонки, играли в кости, искали в лесу дикий мед или ловили рыбу в озере…

Фараон вздохнул и замолчал, глядя на море.

– Но лучше всего, – вдруг снова заговорил он, – сразу после первых заморозков. С вечера завернешься в одеяло – листья еще зеленые. Утром раскутаешься – они уже красные и желтые, все до единого листочка, будто разом вспыхнули все деревья на сотни миль вокруг или закат опрокинулся на землю…

В один из таких дней, когда клены полыхали огнем и золотом, а кусты сумаха алели еще ярче, Красный Плащ и Сеятель Маиса вышли ко мне в полном боевом облачении – и сразу затмили все краски осени. На обоих красовались головные уборы из ярчайших перьев и желтые штаны из оленьей кожи с бахромой и кистями; оба держали наготове красные попоны и парадную конскую сбрую, густо украшенную перьями, бусами, ракушками и всем чем угодно. Я было подумал, что началась война с англичанами, но тут вижу – лица у них не раскрашены, а из оружия только ременные хлысты. Тогда я запел им «Янки Дудл». Они, оказывается, собрались навестить президента и выяснить наконец, будет ли Большая Рука воевать на стороне Франции или заключит с Англией мирный договор. Эти двое, сдается мне, вступили бы на тропу войны по одному только знаку Большой Руки. Но они хорошо понимали, что в случае войны американцев с англичанами им, как всегда, достанется от тех и других.

В общем, они попросили меня поехать с ними и подержать лошадей. Это было странно, потому что, приезжая в Филадельфию повидаться с генералом Вашингтоном, своих пони они обычно оставляли в конюшне при «Олене» или у Эппли. Притом поводья можно кинуть и негритенку, да и одет я был в тот момент не для поездки в город.

– На вас был костюм индейца? – догадался Дан.

– Ну, понимаете, – вид у Фараона был смущенный, – это ведь было даже не в Лебаноне, а подальше к северу, в резервации. А вообще-то, и правда – головная повязка, одеяло на плечах, мокасины… и, конечно, загар, – нет, ничем я не отличался от юношей племени Сенека! Можете надо мной смеяться, – добавил он, одергивая свой долгополый коричневый сюртук, – говорю же вам, я перенял все их привычки. Вот и в этот раз я не проронил ни слова, хотя мне страх как хотелось подпрыгнуть и издать боевой клич, которому научили меня молодые воины.

Дан открыл было рот, но Пак опередил его.

– Нет-нет, – сказал он, – никаких боевых воплей. Продолжай свою повесть, брат Широкая Нога!

– Мы отправились в путь… – Темные глаза Фараона сузились и засверкали. – День за днем мы неслись вперед, по сорок, по пятьдесят миль в день, – три неутомимых воина! До сих пор не пойму, как это у них получается: промчаться на всем скаку через лес в полном боевом уборе и даже перышка не зацепить. Я-то своей глупой башкой все время задевал за нижние ветки, а они скользили впереди, точно пара оленей. По вечерам мы все вместе пели псалмы, и вожди выпускали в небо колечки дыма.

Куда мы мчались? Сейчас скажу, только вы все равно не поймете. Мы проехали старой военной тропой от южного края озера вдоль берега Саскуэханны, по окрестностям Нантего, и выехали прямо к форту Шамокин, что на реке Сеначсе. Мы переправились через Джуниату возле форта Грэнвилл, добрались по холмам до Шиппенсберга, а оттуда – до переправы Вильямс-Ферри (довольно опасной). И дальше через Шейндор, через Блу-Маунтинз по ущелью Эшби, потом взять немного к югу и юго-востоку… и мы застали президента дома, на его собственной плантации!

Вот уж не хотел бы я, чтоб меня когда-нибудь не понарошке выследили индейцы. Они подкрались к мистеру Вашингтону, точно лиса к куропатке. Своих пони мы оставили в укромном месте, а сами стали пробираться дальше через лес, очень медленно и бесшумно: стоило мне прошелестеть травинкой – и Красный Плащ сердито оборачивался.

Еще издали я услышал голоса, один из которых – вот неожиданность! – принадлежал господину Женэ. Наконец мы доползли до края просеки, и я увидел оседланных лошадей, которых держали за поводья слуги-негры в красно-серых ливреях, и с полдюжины джентльменов, занятых беседой среди поваленных стволов. Там был и месье Женэ собственной персоной, и даже со своим саквояжем: должно быть, его перехватили на полдороге. Я спрятался между двух толстых бревен, и до всей компании мне было рукой подать – вот как до этой лебедки.

Я сразу понял, кто здесь Большая Рука. Он стоял не шевелясь, чуть расставив ноги, и внимательно слушал Женэ, этого заморского посла, учтивого, как жестянщик из Бошема. Же-нэ прямо-таки приказывал президенту немедленно объявить Англии войну. Ну, думаю, это мы слыхали. Но он грозился поднять на ноги все Соединенные Штаты, хочет этого Большая Рука или нет.