Золотое колечко на границе тьмы (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 139

Саша пришел. Узнал меня, подбросил к потолку.

— Ух и вырос! Здравствуй, пионер!

Пионером я еще не был, но комплимент принял без возражений.

С Сашей пришли девушки, бывшие одноклассницы. Зашумело, заиграло смехом веселье. Звякнули стаканы и вилки. А я радостно взялся за любимое дело: заводить патефон.

— Что вам поставить? Хотите танго из кинофильма "Петер"?

— Давай, дружище! — согласился Саша.

— Только надо говорить не танго, а танго, — поправила дотошная старшая сестрица.

— А почему там поют: "Танцуй танго, мне так легко?"

— Это раньше так было принято. А сейчас полагается иначе.

Иначе так иначе. Я опустил на край пластинки зашипевшую мембрану.

Девушке Вале не досталось кавалера. Она не огорчилась, потянула меня:

— Пойдем танцевать! Ты тут самый красивый!

— Валь, я не умею!

— Пойдем, пойдем!

…Помню, что на голубой кофточке у нее была брошка: забавный желтый утенок…

Сейчас мелодия была не та, но немного похожа. Потому что и здесь — танго.

"Тан-го"…

"Би-танго"…

Можно перевести, как "двойное танго". Здесь и там. Юная балерина Наташа и кубинский мальчик Эдуардо танцуют в Гаване — осень семьдесят второго года. Девушка Валя и мальчик Славка танцуют в Тюмени — лето сорок шестого… Как все переплетается и повторяется в мире… Белые битанго в небе колышут хвостами. Над пальмами. Над облетающими густым пухом сибирскими тополями…

…Патефонная музыка кончается. Я убираю блестящую мембрану.

— Славик, переверни! На другой стороне "Песенка Петера!"

— Ага! Только сперва заведу! — Я кручу тугую ручку, патефон и шаткий столик от этого качаются. Потом снимаю с диска тяжелую пластинку, переворачиваю, хочу надеть на шпенек. Комната тесная, кто-то меня толкает в спину. Отверстие пластинки на шпенек не попадает. Хруст! И вдобавок я, качнувшись, давлю на край хрупкого диска.

— А-а-а! Что вы наделали!

От пластинки отвалился большой кусок. И поперек нее — щель.

Я — в рев. И от досады, и от страха, что влетит.

Нет, не влетает. Меня наперебой успокаивают, а Валя, нагнувшись, тепло шепчет в ухо:

— Не плачь. У меня дома есть еще одна такая же в точности. Даже новее.

— Правда? — всхлипываю я.

— Правда, правда!

От Вали пахнет сиренью. Наверно, духи такие.

Мне стыдно за слезы. Хлюпая носом и пряча мокрые глаза, я бормочу:

— Можно, тогда я эту себе возьму?

— Разбитую-то? — удивляется Валя. — Ну возьми, конечно. А зачем?

— Надо.

С пластинкой я выскальзываю на двор. После того, что случилось, оставаться в комнате и возиться с патефоном неловко.

В дальнем конце двора на поленнице сидят мальчишки. В ряд, как воробьи. Лешка Шалимов (он там самый главный), Вовчик Сазонов, Толька Рыжий, Амирка Рашидов, Витька Пятигарев с соседнего двора, именуемого Большой оградою, и Лешкин одноклассник Валька Сидор.

Они заняты увлекательным делом: из рогаток расшибают аптечные пузырьки, расставленные на нижнем брусе забора. Пузырьки маленькие. Поэтому чаще всего сухие глиняные шарики бесполезно стукают о доски. Но иногда раздается стеклянные звон и "ура".

Я подхожу, независимо помахивая пластинкой. На меня обращают внимание. В том числе и Толька.

— Во разнарядился! — восклицает мой вечный неприятель. — Будто в сметану обмакнутый.

— Заткнись, Рыжий, — Лешка делает вид, что хочет дать ему по загривку. — У них праздник, гости пришли.

Я, благодарно сопя, сажусь рядом с Лешкой — в белых штанах на пыльную сосновую кору. Наплевать. Лешка смотрит проницательно. Вполголоса говорит:

— Чё ревел-то?

Иногда, чтобы избавиться от насмешек, честность — самое хорошее средство.

— Пластинку раскокал. Вот эту. Думал, попадет.

— Попало?

— Не-а… Успел зареветь раньше.

Все смеются. Не обидно, с пониманием.

— А пластинку-то на фиг приволок? — подозрительно спрашивает Толька. Я говорю не ему, а всем:

— А вот сейчас расшибем ее из рогаток. До конца.

Идея всем нравится. Меланхоличный Сидор лениво предлагает:

— Спорим, что в дырку попаду. Дробиной.

— Хитрый какой! — возмущается Амирка. — Промахнешься и разобьешь, а другим ничего не останется!

С Амиркой все согласны. Конечно, Валька Сидор стрелок известный, но ведь и в пузырек попадает не всегда, а в такое отверстие тем более…

Я вспоминаю, как был с отчимом на стрелковом стенде, где охотники-спортсмены лупили из ружей по летающим тарелочкам-мишеням.

— Давайте на лету! Кто-нибудь все равно попадет! Один бросает, а все — пли!

— Молодец, Славка! — Лешка хлопает меня по плечу, и я чуть не роняю пластинку.

— А кто бросать-то будет? — говорит Амирка, недовольно блестя черными глазами-щелками. — Я не буду. А то чуть что — сразу я.

— Кто принес, тот пусть и кидает, — заявляет ехидный Толька.

— Шиш! Я принес, да я еще и кидать должен?

— У тебя все равно рогатки нет!

Вообще-то рогатка у меня есть. Но она в кармане других, непарадных штанов. Бежать за ней неохота.

— Давайте считаться! А кто будет бросальщик, даст мне свою рогатку!

Справедливость моего решения всем по душе. Даже Рыжий не спорит.

Мы встаем в кружок. Амирка по очереди тыкает нас пальцем в грудь:

Ироплан, ироплан,

Посади меня в карман!

А в кармане пусто —

Выросла капуста!

"Капуста" выпадает на белобрысого рыхлого Витьку Пятигарева. Он со вздохом покоряется судьбе. Дает мне рогатку и твердый глиняный шарик.

— Не тяни только изо всех сил, а то порвешь.

Рогатка у него хорошая, большая, с резиной от противогазной маски.

— Не порву, не вздрагивай, — говорю я солидно. Вкладываю шарик в замшевую "кожанку". Расставляю ноги. Другие ребята тоже наготове. Витька отходит.

Он бросает пластинку хорошо — она ровно идет вверх. Замирает на миг в высшей точке полета. И тогда щелкают рогатки. И черный диск разлетается на куски! Но моя «пуля» — я видел это отлично — мелькнула аж в метре от пластинки.

— Ура-а! — вопят стрелки и пляшут в лебеде. — Я попал!

— Я тоже попал!

Мудрый Лешка оглядывает каждого. Усмехается:

— Все попали. Чего тут не попасть-то, в такую сковороду.

Ну, все так все. Значит, и я тоже. Может, мне просто показалось, что промазал. Или это был не мой шарик?..

— Вон в него бы попасть, — меланхолично говорит Валька Сидор. — Только никто не дострелит.

Лишь сейчас мы замечаем, что высоко над нами стоит в небе воздушный змей. Он кажется маленьким. Белый прямоугольник с полосками крест-накрест и длинным хвостом. Прямоугольник неподвижен, а хвост чуть вздрагивает.

Если присмотреться, можно разглядеть и светлую нить — она тянется куда-то к заборам и крышам соседнего квартала.

— А зачем в него попадать-то! — слегка испуганно говорит Вовчик Сазонов. — Это кто-то из наших запустил. Наверно, Сережа Палкин. Или Вовка Амосов.

— А если и не наши, — замечает Лешка Шалимов. — Кому мешает-то? Пусть летает, от него всем хорошо.

От этого белого «конвертика» в голубой высоте и правда всем нам хорошо. Будто мы и сами вот-вот взлетим. Раскинем руки — и вверх!

Змей вдруг вздрагивает и косо идет в сторону! Что такое? Неужели упадет? Мы замираем.

Но хозяин змея не дремлет. Быстро потянул нитку, выровнял полет. Мы вздыхаем с облегчением. И смотрим, запрокинув головы. Хорошо, что змей не упал! А то у меня даже сердце заколотилось!

Чтобы унять сердечные перебои, я начинаю неумело насвистывать сквозь выпавший зуб:

Танцуй танго,

Мне так легко…

Мне и правда легко среди этого лета, среди друзей-приятелей, под синевой с белым змеем. И все еще впереди. Многие радости и горести, детство, студенческие годы, первые рассказы, первая книжка, паруса, дороги… И Гавана, где оркестр сейчас тоже играет танго, а русская девушка и гаванский мальчуган, смеясь и дурачась, танцуют у самого края синей воды…