Избранные произведения в двух томах: том I - Артюхова Нина Михайловна - Страница 74

Когда все три чертежа были как следует разорваны, Аня прошлась по комнате, как бы разводя пары для воинственного разговора.

— В конце концов, — начала она, — кроме меня и Сережи, есть очень много чертежников, которые разберутся во всем этом гораздо лучше нас и сделают тебе все, что нужно.

— Ты думаешь, я могу показать эту мазню постороннему человеку?

— А почему не показать? Только ложное самолюбие. И не было бы это такой мазней, если бы у тебя больше было терпения. Ведь я знаю, как ты это проделываешь: сядешь за стол, когда дома никого нет, будто воровать собрался. А не выходит сразу — наломаешь карандашей, нарвешь бумаги — ведь пепел-то в печке летом я вижу… И все потому, что ты избалованный. Ты привык, что у тебя прежде сразу все хорошо получалось, и не хочешь добиваться. У тебя с твоей работой то же самое, что тогда с письмом: решил, что ты несчастный, и написал мне письмо…

— Аня, пожалуйста!..

— Что «Аня»?

— Давай поговорим о погоде или еще о чем-нибудь интересном.

— А мне о погоде неинтересно. Почему ты не пойдешь на завод, на котором ты до войны работал, и не узнаешь, что им теперь нужно?

— Я прекрасно знаю, что им нужно. А не иду туда… Анечка, ведь я даже в волейбол теперь не играю — и все по той же причине.

— Ведь не физическая же была работа, а головой.

— Вот именно, что моя работа была, кроме головы, руками.

— Я читала про одного художника, у которого совсем рук не было, так он ногой рисовать научился! Вот это был настоящий человек!

— Что ж делать, милый друг, люди бывают разные.

Аня сказала очень резко:

— «Милый друг», давай поговорим откровенно. Тебе неприятно встречаться с людьми, которые тебя знали прежде, когда ты был здоровым. Тебе хочется закрыться от них газетой, как ты от меня закрывался. Почему, когда к тебе приходит Тимашов или ребята из райкома, ты с ними охотно разговариваешь, и помогаешь им, и советы даешь?.. А помнишь, на улице мы с тобой встретили этого курносого лейтенанта? Как он к тебе кинулся! А ты увидел его гораздо раньше, чем он тебя, и хотел пройти мимо. Почему? Потому что бедный парень, несомненно, прежде перед тобой преклонялся! Я еще удивляюсь, как ты с Сережей живешь, скоро уже год будет, — и никуда от него не сбежал и не пытался его как-нибудь изгнать отсюда. Что это вы переглянулись? Была такая попытка сделана? И на завод ты не идешь просто потому, что там тебя знали, когда ты был таким… победительным, и не хочешь, чтобы кто-нибудь увидел, как тебе сейчас тяжело и трудно. Так или не так?

Владимир тоскливо сказал:

— До чего же, Анечка, погода хороша и пропадает зря: никто-никто о ней не хочет разговаривать!

— Ты мне про погоду не отнекивайся! Ты мне скажи: так или не так?

— Так. Зачем же я буду отнекиваться, когда ты подо мной на три аршина видишь? И не терзай меня больше, ведь я уже во всем сознался.

— Это полдела, что ты сознался. Пойдешь к ним или нет?

— Анечка, я не знаю.

— Не знаю значит не пойду.

— А это два совсем разных глагола. Спроси хоть Сережку, мы с ним эту грамматику…

— Не пойдешь! Уверена, что не пойдешь! И очень даже стыдно! Изобрел что-то, а никому не показываешь. Ненавижу, когда люди капризничают!

— Анечка, ведь ты же сама меня на себе женила. Если я капризный, что ж делать! Был один упрямец в старинном анекдоте: он купил себе на базаре кусок мыла, думая, что покупает нечто съедобное. Бедняге пришлось съесть весь кусок, приговаривая: «Видели очи, что покупали, хоть повылазьте, а ешьте!».

Аня подошла к нему с угрожающим видом:

— Знаешь, Володька, мне тебя иногда просто отколотить хочется!

— Бей, если не жалко. Сергей, ты меня будешь защищать, если Анечка станет драться?

Аня распахнула окно и высунулась на улицу.

— Какая сегодня погода… теплая!

Владимир тоже подошел к окну и радостно сказал:

— Замечательная погода! Просто… изумительная!

На другой день Аня вошла со своими папками и спросила Сережу:

— А Володя где?

— Он ушел в библиотеку.

— Сам пошел? Как же это ты допустил и не побежал сломя голову?

Сережа не понял насмешки и ответил с искренним огорчением:

— Он сказал, что мне подсовывают неинтересные книжки.

— Ну еще бы! Никаких интересных не хватит, раз человек с утра до вечера только и делает, что читает!.. Он давно ушел?

— Нет, только что.

Аня была в каком-то странном возбуждении. Она походила по комнате, воинственно раздувая ноздри, потом с решительным видом остановилась у письменного стола.

Один за другим она выдвигала ящики и бегло осматривала их содержимое. Наконец наткнулась на запертый и сказала:

— Здесь.

У Сережи замерло сердце.

— Ты не знаешь, куда он ключи кладет?

— Я не хочу, чтобы он был… несчастным!

Ключ нашелся необычайно быстро. Он беззащитно лежал в соседнем, незапертом ящике.

Когда он щелкнул в замке, Сережа подбежал к столу.

— Аня, так нельзя…

— Отойди, пожалуйста, восточный раб! Подчиняйся своему султану. А я сама султанша! Разве я не хозяйка в этой комнате? Это стол моего мужа. Не вмешивайся в наши семейные дела!

Аня говорила, подогревая себя, решительно и резко.

Сережа знал, что сила и власть на ее стороне.

Уж какая там султанша! Султанши покорные. А эта делает все, что захочет.

Стиснув руки, Сережа смотрел на святотатство. Аня выдвинула ящик. Рукавица первая бросилась ей в глаза.

Она улыбнулась, взяла ее, поискала другую и, не найдя, вздохнула.

Потом дотронулась до темного пятна на серой замше и вздохнула опять. Осторожно и ласково положила рукавицу на прежнее место и взяла толстую папку.

Сережа сказал умоляющим голосом:

— Аня, пожалуйста, ну пожалуйста, не смотрите! Аня, как вы нехорошо делаете!

— По-твоему, он будет капризничать, а мы должны его слушаться?

Сережа замолчал, увидев, что его слова только подталкивают Аню к более энергичным действиям.

Она рассматривала чертежи. Их было так много, что она даже растерялась. И вдруг начала плакать.

— Какой он глупый… Фу, до чего же он упрямый и глупый! Сережа, ты видел когда-нибудь, как он работает?

— Один раз видел.

— Когда же он это все успел? Значит, он ночью сидит? Или когда нас не бывает дома? А когда мы дома, он делает вид, что ничего не делает!

Слезы часто капали на ее колени. Она отстранила папку, чтобы не намочить, и достала платок.

Торопливо отобрала два чертежа из тех, которые лежали сверху, но не самые первые, и положила все на место. Взяла еще раз рукавицу, даже на руку ее надела и подвигала пальцами. Потом устроила все внутри ящика по возможности так, как было раньше, и заперла.

— Аня, неужели вы возьмете это? Аня, как нехорошо!

— А это хорошо быть… таким… глупым!.. — Она всхлипнула. — Тебе… хочется, чтобы он все… на диване лежал… и книжки… неинтересные читал!

Она окончательно вытерла глаза, спрятала чертежи в своих личных вещах и сказала Сереже:

— Ты только ему ничего не рассказывай.

Сережа ответил совсем убитым голосом:

— Рассказывать я не буду…

В воскресенье вечером пришли гости: высокий седой старик — главный инженер завода, на котором прежде работал Владимир, и незнакомый молодой человек.

Владимир, узнав инженера, вопросительно и тревожно взглянул на Аню. Но она вставала навстречу гостям с вежливым любопытством, и по ее лицу было совершенно ясно, что она видит этих людей первый раз в жизни.

Инженер хотел пожать руку Владимиру, но, пока шел к нему через комнату, вдруг передумал и обнял его.

Конечно, они никогда не обнимались прежде, поэтому смутились оба.

Инженер с поспешностью стал рассказывать, как он случайно от знакомых узнал, что Владимир в Москве и что он был так тяжело болен.

— Мы как-то совсем потеряли вас из виду… Я сам уезжал… Вы ведь знаете, наш завод эвакуировался в сорок первом году, но часть оборудования осталась и работа шла. А теперь у нас два завода: один в Москве, а другой за Уралом. Я только недавно приехал. Многие ваши товарищи тоже вернулись и очень обрадовались, узнав, что вы здесь. Ну, а как теперь? Поправляетесь? Не собираетесь хоть немножко поработать по прежней специальности? Знаете, так нужны люди… Нам, например, необходим консультант… Заглянули бы к нам на завод, посмотрели бы на своих деток… Я говорю про ваши станки. Наверное, у вас есть какие-нибудь новые идеи?.. Не может быть, чтобы вы не надумали чего-нибудь, раз вы лежали так долго.