Струна и люстра (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 37

А город был молодой. Поставили его лет десять назад люди, которые долго отступали под напором другого, более сильного народа, уходили караваном в неведомую землю. И вот недалеко от моря оторвались наконец от преследователей, нашли подходящее место, построили дома и крепость.

…Дети сидели на внешнем гребне Стены, свесив ноги и постукивая сандалиями по камням. Здесь было тихо. Голоса не долетали, и спокойное море не шумело под обрывами. Щелканье твердых подошв об известняк было единственным громким звуком. Вечернее солнце грело спины.

Сидеть вот так и качать ногами над запретной землей — занятие само по себе приятное, от него сладковато обмирает душа. Но сейчас оно не было главным. Главной была игра в «махалки-леталки». Кки, Рыбка Или и Мышонок Олики отщипывали от куска влажной глины кусочки, скатывали из них шарики размером с вишню и насаживали на концы ореховых прутьев. Сильный взмах — и шарик улетает в дальние дали. Потерявшись из глаз, падает в нетоптаные травы Чужого поля. И ты словно улетаешь за ним, причем полет этот замирательный и долгий, потому что упругая сила согнутой ветки как бы растягивает время, а того, кто летит, лишает тяжести…

Чтобы и правда не улететь (точнее, не слететь вниз), левыми руками они цеплялись за щели ракушечных брусьев, из которых был сложен гребень…

— Я — дальше всех! — задиристо сказала тощая, похожая на мальчишку Рыбка Или и приготовилась к спору. Кки снисходительно промолчал. Он был старше Рыбки и Мышонка почти вдвое: им шел восьмой год, а ему весной стукнуло двенадцать. Мышонок тоже молчал. Он был неловкий и понимал, что хвастаться бесполезно.

Чтобы приободрить Мышонка, Кки сказал:

— Олики сегодня тоже хорошо кидает. Гораздо лучше, чем раньше.

— Ф-фы, — сморщилась Или.

— И ничего не «фы», — сказал Олики и придвинулся к доброму Кки.

Наконец глина кончилась, остаток разделили на три порции. Последние шарики, мелькнув на солнце, улетели далеко за крепостной ров. Кки отложил прут-махалку, потянулся и вскочил. Качнулся. Или ойкнула. Олики вцепился в его щиколотку.

Кки засмеялся и прыгнул на утоптанную толщу стены. Белые волосы его взлетели и опять упали на уши. Малыши прыгнули следом (Олики при этом упал на корточки).

Когда люди Каравана строили заслон, они из пиленых известковых брусьев сложили две стены — каждая толщиною в рыбачий аршин. Промежуток между стенами — шириной в пять шагов — завалили глыбами ракушечника, засыпали щебенкой, песком и землей. Над утрамбованной полосой с двух сторон оставили каменное ограждение — взрослому воину по пояс, Кки по грудь, Рыбке и Мышонку по самый подбородок. Так и получилась могучая и неприступная Стена. Длина ее была полторы тысячи шагов. На севере Стена упиралась в скалистые откосы Буковой горы, на юге уступами спускалась к морю. Там у самой воды стояла Квадратная башня. На ее верхней площадке после заката зажигали костер, чтобы рыбачьи лодки и грузовые лайбы в сумраке не потеряли пристань.

Отсюда, с середины стены, был виден лишь самый верх башни с зубчатым ограждением. Пристань же совсем пряталась за кромкой берега. Зато хорошо различима была мощеная квадратными плитами дорога, что вела через каменистую пустошь к городу.

Сам городок восточным краем примыкал к стене, а с других сторон опоясан был приземистым валом. Белые домики в окружении жидких виноградников рассыпаны были по склону холма. Невысокое, зависшее над холмом солнце освещало рыжую черепицу и серые сланцевые плитки плоских крыш.

Скоро солнце совсем уйдет с неба. Смотришь на его уход, и кажется, что оранжевый шар прячется за ближнюю холмистую складку земли. Но Кки знал (да и малыши знали), что за невысоким перевалом еще много обитаемого пространства. Там долина с рощами и обширными полянами, она тянется до Реки. А за Рекой… там, говорят, тоже обычная земля — луга, холмы, и лишь дальше начинается То, Где Ничего Нет. Именно туда и прячется на ночь солнечный шар. Хотя все это непонятно. Ведь Там, Где Ничего Нет, шар должен исчезнуть. Как же утром он появляется вновь? Да еще появляется с другой стороны — из-за края Чужого поля! Или каждый раз это другой шар?

…Впрочем, сейчас Кки не размышлял о загадках мира. Мысли его и желания были просты.

— Идем домой. Хочется есть.

По стене между гребней шла широкая тропа. Мышонок Олики и Рыбка Или послушно зашагали по ней. Рядышком. А Кки — в нескольких шагах позади. Шел и смотрел на малышей. Со спины они были похожи на двойняшек — оба темноволосые, коричневые, щуплые. В куцых ребячьих юбочках из серой холстины с широкой бахромой вокруг бедер. У Или только одно отличие: девчоночье ожерелье из мелких ракушек. И шагала Или вертляво, с заметной нетерпеливостью. А Олики прихрамывал. Когда-то, еще во младенчестве, он сильно повредил ступню и с той поры при ходьбе припадал на левую ногу. Потому и прозвище — Мышонок. Известно ведь, что мелкие полевые мыши любят вставать на задние лапки и при этом ковыляют на них, как смешные человечки… А Или была верткая, резвая и плавала среди прибрежных камней лучше всех своих приятелей и приятельниц.

И на суше была она неугомоннее многих. Вот и сейчас оставила Мышонка, ускакала вперед, присела у ракушечной глыбы — будто нашла что-то.

И правда нашла!

— Олики, смотри! У-у-у! Ы-ы-ы! — И к нему!

Олики обмер на миг. Заорал. Бросился назад, чуть не сбил Кки. Потерял сандалию, запнулся, растянулся на утоптанном гравии. Сел, съежился, заслонился ободранными ладошками:

— Не надо! Уйди! Кки, чего она!..

Было отчего удариться в панику. Особенно боязливому Мышонку. Или с ехидной улыбкой несла за лапку черного паука-мохнатку. Громадного, величиной с кулак! Такие страшилища встречаются не часто, живут они в каменных щелях и лишь изредка вылезают на солнышко. Они не ядовитые, но кусачие и злые.

Олики наконец заверещал так, что ушам стало щекотно. Зажмурился, брызнули слезы. Он видимо, и ушибся крепко к тому же.

— Рыба, не смей! — гаркнул Кки со всей строгостью и полным правом старшего. И не просто старшего, а того, кто появился на свет еще в пути, в Караване — в отличие от этих малявок, родившихся уже здесь, в городе Ча.

Или сразу усохла, перестала улыбаться.

— Он же неправдашный! Я из травы слепила… чтобы попугать…

— Игрушечки… — проворчал Кки. Теперь он и сам видел, что мохнатка сделана из комка сухих водорослей с лапами-стебельками. Но на первый взгляд — будто настоящая.

Олики стыдливо сопел и моргал мокрыми ресницами. Потом взвизгнул, сжал кулаки. Бросился к девчонке.

— Дура, блин какашкин! Убью!

Никого бы Мышонок не убил, он и стукнуть-то не умел как надо. Но виноватая Или струхнула. И бежать! Олики, сильно хромая, — за ней. Добежал до оброненной сандалии, схватил, в ярости запустил вслед обидчице! Рыбка оглянулась, закрыла голову локтем. Сандалия крепко ударила по твердому локтю и рикошетом ушла в сторону. За внешний гребень Стены.

Сразу все онемели.

Потом Олики заплакал. Уже не зло, а беспомощно.

Ох, Мышонок ты, Мышонок, до чего же невезучий! Ни чего-то у тебя не получается. Даже бросить не можешь толком.

Сандалии у Олики были не то, что у Кки или Рыбки. У этих двоих — старые деревяшки с матерчатыми полосками крест-накрест. А у него — новенькие, недавний мамин подарок, с кожаными подошвами, с узорчатыми бронзовыми пряжками, что чеканит (и продает недешево) местный мастер дядюшка Атти. Потерять такую обувь — ого-го…

Втроем подошли к ограждению, животами забрались на широкие камни, свесили головы.

— Наверно, вон туда улетела, — покаянно вздохнула Олики.

«Вон туда» — это в ров. На его крутой склон, в заросли дрока и ломкого дерихвоста с сухими шариками-колючками… Да не все ли равно! Пускай бы даже лежала на виду, на травянистой полосе между подножьем стены и рвом. Все равно это уже не наша земля. Близкий, рукой подать, но чужой и запрещенный для посещения мир. Взрослые порой нарушали запрет, выходили крадучись за Стену (если была для этого очень уж крутая необходимость). Но детям запрещено это было раз и навсегда, строго-настрого. И никто не помнил, чтобы среди ребячьего населения в городе Ча нашелся бы хоть один храбрец и нарушил неписаный закон.