Окно выходит в белые деревья... - Евтушенко Евгений Александрович - Страница 25

25

КАРЛИКОВЫЕ БЕРЕЗЫ

В. Новокшенову

Мы — карликовые березы. Мы крепко сидим, как занозы,  у вас под ногтями, морозы. И вечномерзлотное ханство идет на различные хамства, чтоб нас попригнуть еще ниже. Вам странно, каштаны в Париже? Вам больно, надменные пальмы, как вроде бы низко мы пали? Вам грустно, блюстители моды, какие мы все квазимоды? В тепле вам приятна, однако, гражданская наша отвага, и шлете вы скорбно и важно поддержку моральную вашу. Вы мыслите, наши коллеги, что мы не деревья — калеки, но зелень, пускай некрасива, среди мерзлоты — прогрессивна. Спасибочки. Как-нибудь сами мы выстоим под небесами, когда нас корежит по-зверски, — без вашей моральной поддержки. Конечно, вы нас повольнее, зато мы корнями сильнее. Конечно же, мы не в Париже, но в тундре нас ценят повыше. Мы, карликовые березы. Мы хитро придумали позы, но все это только притворство. Прижатость есть вид непокорства. Мы верим, сгибаясь увечно, что вечномерзлотность — не вечна, что эту паскудину стронет, и вырвем мы право на стройность. Но если изменится климат, то вдруг наши ветви не примут иных очертаний — свободных? Ведь мы же привыкли — в уродах. И это нас мучит и мучит, а холод нас крючит и крючит. Но крепко сидим, как занозы, мы — карликовые березы Август 1967 Борт «Микешина»

Метафорический монолог русской интеллигенции впервые напечатан в 1970 году в иркутской газете «Советская молодежь» под стратегическим названием «В Якутии», затем в 1971-м в иркутской книге «Я сибирской породы». Главный редактор получил выговор от руководства Главлита. Напечатано снова лишь в 1987 году в журнале «Знамя». Посвящено директору сверхсекретного сибирского комплекса В. Новокшенову, прототипу одного из героев романа «Не умирай прежде смерти».

ПОПЫТКА БОГОХУЛЬСТВА

Обращаясь к вечному магниту в час, когда в душе моей ни зги, я всегда шепчу одну молитву: «Господи, прости и помоги!..» И Господь прощает, помогает, разводя руками оттого, что людское племя помыкает милостями столькими его. Видно, Бог на нас глядит со страхом. Как бы кто его ни называл — Иеговой, Буддой и Аллахом, — он один и Богом быть устал. Будь он даже некая бестелость или портативный идолок, как от попрошаек бы хотелось спрятаться в укромный уголок. Только Ему прятаться негоже, и, согбенный, будто в рабстве негр, хочет Бог поверить в Бога тоже, но для Бога в мире Бога нет. И когда мы с просьбишками липнем, забывая отдавать долги, некому шептать Ему молитву: «Господи, прости и помоги!..» 1967

МОНОЛОГ ПОЭТА

Роберту Лоуэллу

Уходит любимая,                                будто бы воздух из легких, навек растворяясь в последних снежинках излетных, в качанье ветвей с почернелою провисью льдышек… Обратно не вдышишь! Напрасно щекою я трусь о шершавый понуренный хобот трубы водосточной…                                        Напрасно я плачу —                                                                                     уходит. Уходят друзья,                                 кореша,                                                       однолетки, как будто с площадки молодняка нас кто-то разводит в отдельные клетки от некогда общего молока. Напрасно скулю по друзьям,                                                     как звереныш… Друзей не воротишь! Уходят надежды —                                       такие прекрасные дамы, которых я выбрал в такие напрасные даты. В руках остается лишь край их одежды, но жалкое знамя —                                       клочок от надежды… Уходит уверенность… Помнится —                         клялся я страшной божбою о стену башку проломить                                              или стену — башкою. Башка поцарапана, правда, но, в общем, цела, а что со стеной?                                 Ухмыляется, сволочь стена, — лишь дворник на ней равнодушно меняет портреты… Уверенность,                             где ты? Я словно корабль,                                        на котором все гибелью пахнет, и прыгают крысы осклизлые в панике с палуб. Эй, чайки!                         Не надо. Не плачьте —                                                                  жалеть меня бросьте. Меня покидают мои длинноногие гостьи. Садятся они, как положено, первыми в лодки… Прощайте, красотки! Меня покидают мои краснощекие юнги. Им хочется жить.                             Справедливо.                                                    Они еще юны. Прощайте, мальчишки!                                             Гребите вперед.                                                                          Вы мужчины. А я выключаю бессмысленный рокот машины, и только талант                             капитаном небритым и пьяным на мостике мрачно стоит.                                                 Капитан — капитаном. Но, грязные слезы размазав по грубой обветренной коже, он тоже меня покидает.                                            Он тоже, он тоже… Эй, шлюпки,                          а ну от греха отойдите в сторонку! Корабль, если тонет,                                        вокруг образует воронку. Остаться совсем одному —                                                   это боль ножевая, но втягивать я за собой никого не желаю. Я всех вас прощаю,                                          одетый в предсмертную пену, а вам завещаю пробить ту проклятую стену и вас призываю                            торчащей в завертинах белых трубою к бою… 1967