Окно выходит в белые деревья... - Евтушенко Евгений Александрович - Страница 27

27

Страданье устает страданьем быть и к радостям относится серьезно, как будто бы в ярме обрыдлом бык траву жует почти религиозно. И переходит в облегченье боль, и переходит в утешенье горе, кристаллизуясь медленно, как соль в уже перенасыщенном растворе. И не случайно то, что с давних пор до хрипоты счастливой, до срыванья частушечный разбойный перебор над Волгой называется «страданье». Просты причины радости простой. Солдат продрогший знает всею юшкой, как сладок даже кипяток пустой с пушистым белым облачком над кружкой. Что нестрадавшим роскошь роз в Крыму? Но заключенный ценит подороже на каменном прогулочном кругу задевший за ботинок подорожник. И женщина, поникшая в беде, бросается, забывши о развязке, на мышеловку состраданья, где предательски надет кусочек ласки. Усталость видит счастье и в борще, придя со сплава и с лесоповала… А что такое счастье вообще? Страдание, которое устало. 9 октября 1968 Переделкино

«Скупо сказал, не рыдая…»

Скупо сказал, не рыдая, старый парижский таксист: «Родине передайте — я перед нею чист…» Родина… Чье это имя? Неба? Травы? Креста? Перед детьми своими, Родина, ты чиста? 12-13 октября 1968

«Не используй свой гений, поэт…»

Не используй свой гений, поэт, ореол, перед коим робеют, и опальный отлив эполет для добычи любовных трофеев. Одиночества не оглашай, не проси, чтоб тебя пожалели, и трагедией не обольщай, как Грушницкий солдатской шинелью. Ведь у женщин беспомощных тех, для которых ты словно икона, подать нежностью требовать — грех, вымогать доброту — беззаконно. Преступление — с чувством прочесть и за горло строкой заарканить. Для мужчины нешибкая честь побеждать побежденных заране. Слава — страшный для женщин магнит. Прилипает к ней каждая шпилька. Даже скрепка — и та норовит позабыть свою ведомость пылко. Но магнит не уйдет от вины, так вцепляясь и в ценность и рухлядь, если вытянет гвоздь из стены, а икона висевшая рухнет. И сумей, если вправду поэт, избегая всех льгот положенья, не унизить себя до побед, а возвыситься до пораженья. 1969

ПРОЩАНИЕ С СИРАНО

Э. Рязанову

Прощай, Сирано!                               В павильоне все лампы погашены, и только ботфорты твои,                                               как насмешка, остались в багажнике. Прощай, Сирано,                               мой далекий двойник, мой собрат. Бургундского нет в магазинах.                                                          «Сучка» на прощанье. Тебя мне в кино запретили сыграть, а в жизни меня мне играть запрещают. И лошадь уводят,                                и шляпа, плюмажем дерзя, как черный цветок,                                    на погибший сценарий возложена, и тысяча маленьких скользких «нельзя» сливаются в «жить невозможно!» Не стоит просить ни о чем кардинальскую ложу. Сдирают мой грим,                                   а хотели, наверно бы, кожу. Товарищ Баскаков с лицом питекантропа, как евнух, глядящий испито и каменно, картину прикрыл, распустил киногруппу. Живейшая бдительность свойственна трупу. И трупы от злобы на креслах подскакивают, и трупы, пыхтя, все живое закапывают. Россия когда-то была под баскаками, теперь —                   под баскаковыми. Они бы хотели                           бессильно лютуя, прикрыть не картину, а литературу, но цену бездарностям им не завысить, и главные роли от них не зависят. Смотрите —                          трагически и озорно играю я все-таки роль Сирано! Самою природой изобретен я был, как гуляка, поэт и бретер. Меня вам не снять с этой роли. А сердце большое в наш век так смешно, как нос уморительный Сирано, и в роль я вхожу поневоле. Посылка! Рипост не бросает вас в дрожь? Пусть будет вам это уроком. Вам кажется тот, кто на вас непохож,                                                                       уродом? Посылка! Но шпага увязла опять в субстанции слишком пахучей. Не слишком приятно всю жизнь фехтовать с навозною кучей. Сыграть Сирано я мечтал еще в детстве, наивный задрипанный шкет, и вот на меня, как положено в действии, наемные руки наводят мушкет. И только когда я дышать перестану и станет мне все навсегда все равно, Россия поймет, что ее, как Роксану, любил я, непонятый, как Сирано… Август 1969