Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Окно выходит в белые деревья... - Евтушенко Евгений Александрович - Страница 29


29
Изменить размер шрифта:

ТОЛСТОЙ

Я только что прочел новую драму Л. Толстого и не могу прийти в себя от ужаса… Неужели наш народ таков, каким изображает его Л. Толстой?.. Стоит подумать еще и о том, как отзовется такое публичное представление русского сельского быта у иностранцев и за границей, где вся печать, дышащая злобою против России, хватается жадно за всякое у нас явление и раздувает иногда ничтожные или вымышленные факты в целую картину русского безобразия. Вот, скажут, как сами русские изображают быт своего народа!

К. Победоносцев — Александру III 18 февраля 1887 года Юными надменными глазами глядя на билет, как на пустой, держит по — истории экзамен граф Лев Николаевич Толстой. Знаменит он — едок и задирист — только тем, что граф и вертопрах, тем, что у него орловский выезд, тем, что у него шинель в бобрах. Граф молчит, угрюмый, диковатый, как волчонок худ, большеголов, ну а перед ним дундуковатый враг его — профессор Иванов. Зависть к титулованным запрятав, он от желчи собственной прокис. Мерзок дундукизм аристократов, но страшней плебейский дундукизм. А от графа запахом дворянским хлещет раздражающе, остро: чуть одеколоном, чуть шампанским, лошадьми, пожалуй, даже «trop»[4]. Иванов бы сам хотел так пахнуть и, за это тайно разъярен, «Нуте-с, что же вам подскажет память?» графа сладко спрашивает он. На лице плебействует сиянье — ни полслова граф не произнес. «Изложить великие деянья Николая Первого» — вопрос. Скучно повторять за трепачами. Скучно говорить наоборот. Пожимает граф Толстой плечами и другой билет себе берет. Но билеты — словно осмеянье. Как их можно принимать всерьез? «Изложить великие деянья Анны Иоанновны» — вопрос. Кто вы, составители билетов, если, пряча столькое в тени, о деяньях просите ответов, а о злодеяниях — ни-ни? Припомадят время и припудрят и несут велеречивый вздор. Кто сейчас историк — Пимен мудрый или же придворный куафёр? Как Катюшу Маслову, Россию, разведя красивое вранье, лживые историки растлили — господа Нехлюдовы ее. Но не отвернула лик фортуна, — мы под сенью Пушкина росли. Слава Богу, есть литература — лучшая история Руси. Шмыгает профессор мокроносо. «Нуте-с, не пора ли, граф, начать?» Граф Толстой выходит. На вопросы граф Толстой не хочет отвечать. И профессор нуль ему как выдаст! Долго ждал счастливой той поры: на тебе за твой орловский выезд, на тебе за все твои бобры. Нуль Толстому! Выискался гений! Нуль Толстому! Жирный! Вуаля! Тем, кто выше всяких измерений, нуль поставить — праздник для нуля. А Толстой по улицам гуляет, отпустив орловский выезд свой, а Толстой штиблетами гоняет тополиный пух на мостовой. Будут еще слава и доносы, будут и от церкви отлучать. Но настанет время — на вопросы граф Толстой захочет отвечать! А пьянчужка в драной бабьей кофте вслед ему грозится кулаком: «Мы еще тебя, графьеныш, к ногтю». Эх, дурила, знал бы ты — о ком… Лучшие из русского дворянства — фрак ни на одном не мешковат! — лишь играли в пьянство-дуэлянтство, тонко соблюдая машкерад. Были те повесы и кутилы мудрецы в тиши библиотек. Были в двадцать лет не инфантильны — это вам не следующий век! Мужиком никто не притворялся, и, целуя бледный луч клинка, лучшие из русского дворянства шли на эшафот за мужика. До сих пор над русскими полями в заржавелый колокол небес ветер бьет нетленными телами дерзостных повешенных повес. Вы не дорожили головою, и за доблесть вечный вам почет. Это вашей кровью голубою наша Волга-матушка течет! И за ваше гордое буянство — вам, любившим тройки и цыган, лучшие из русского дворянства, — слава от рабочих и крестьян!

ПРОГУЛКА С СЫНОМ

Какой искристый легкий скрип сапожек детских по снежку, какой счастливый детский вскрик о том, что белка на суку. Какой пречистый Божий день, когда с тобой ребенок твой, и голубая его тень скользит по снегу за тобой. Ребенок взрослым не чета. Он как упрек природы нам. Жизнь без ребенка — нищета. С ребенком — ты ребенок сам. Глаза ребенка так блестят, как будто в будущем гостят. Слова ребенка так свежи, как будто в мире нету лжи. В ребенке дух бунтовщика. Он словно жизнь — вся, целиком, и дышит детская щека морозом, солнцем, молоком. Щека ребенка пахнет так, как пахнет стружками верстак, и как черемуховый сад, и как арбуза алый взгляд, и как пастуший козий сыр, — как весь прекрасный вечный мир, где так смешались яд и мед, где тот, кто не ребенок, — мертв. Ноябрь 1971
Перейти на страницу: