Окно выходит в белые деревья... - Евтушенко Евгений Александрович - Страница 31

31

Я ХОТЕЛ БЫ…

Я хотел бы                     родиться                                        во всех странах, быть всепаспортным,                                           к панике бедного МИДа, всеми рыбами быть                                    во всех океанах и собаками всеми                                    на улицах мира. Не хочу я склоняться                                       ни перед какими богами, не хочу я играть                                  в православного хиппи, но хотел бы нырнуть                                           глубоко-глубоко на Байкале, ну а вынырнуть,                               фыркая,                                               на Миссисипи. Я хотел бы в моей ненаглядной проклятой вселенной быть репейником сирым —                                                не то что холеным левкоем, Божьей тварью любой,                                           хоть последней паршивой гиеной, но тираном — ни в коем                                           и кошкой тирана — ни в коем. И хотел бы я быть                                     человеком в любой ипостаси: хоть под пыткой в тюрьме гватемальской,                                                    хоть нищим в трущобах Гонконга, хоть скелетом живым в Бангладеше,                                                                 хоть нищим юродивым в Лхасе, хоть в Кейптауне негром,                                            но не в ипостаси подонка. Я хотел бы лежать                                    под ножами всех в мире хирургов, быть горбатым, слепым,                                           испытать все болезни, все раны, уродства, быть обрубком войны,                                            подбирателем грязных окурков — лишь бы внутрь не пролез                                                подловатый микроб превосходства. Не в элите хотел бы я быть,                                                 но, конечно, не в стаде трусливых, не в овчарках при стаде,                                               не в пастырях, стаду угодных, и хотел бы я счастья,                                         но лишь не за счет несчастливых, и хотел бы свободы,                                     но лишь не за счет несвободных. Я хотел бы любить                                          всех на свете женщин, и хотел бы я женщиной быть —                                                       хоть однажды… Мать-природа,                                  мужчина тобой приуменьшен. Почему материнства                                      мужчине не дашь ты? Если б торкнулось в нем                                             там, под сердцем,                                                                              дитя беспричинно, то, наверно, жесток                                        так бы не был мужчина. Всенасущным хотел бы я быть —                                                             ну, хоть чашкою риса                                                                      в руках у вьетнамки наплаканной, хоть головкою лука                                    в тюремной бурде на Гаити, хоть дешевым вином                                         в траттории рабочей неапольской и хоть крошечным тюбиком сыра                                                       на лунной орбите. Пусть бы съели меня,                                     пусть бы выпили — лишь бы польза была в моей гибели. Я хотел бы всевременным быть,                                                           всю историю так огорошив, чтоб она обалдела,                                   как я с ней нахальствую: распилить пугачевскую клетку                                                в Россию проникшим Гаврошем, привезти Нефертити                                     на пущинской тройке                                                                         в Михайловское. Я хотел бы раз в сто                                         увеличить пространство мгновенья: чтобы в тот же момент                                           я на Лене пил спирт с рыбаками, целовался в Бейруте,                                         плясал под тамтамы в Гвинее, бастовал на «Рено»,                                       мяч гонял с пацанами на Копакабане. Всеязыким хотел бы я быть,                                                    словно тайные воды под почвой. Всепрофессийным сразу.                                           И я бы добился, чтоб один Евтушенко был просто поэт,                                           а второй (где, пока умолчу я) — подпольщик, третий — в Беркли студент,                                                 а четвертый — чеканщик тбилисский. Ну а пятый —                           учитель среди эскимосских детей на Аляске, а шестой —                           молодой президент,                                                             где-то, скажем, хоть в Сьерра-Леоне, а седьмой —                             еще только бы тряс погремушкой в коляске, а десятый…                           а сотый…                                                 а миллионный… Быть собою мне мало —                                              быть всеми мне дайте! Каждой твари                                и то, как ведется, по паре, а меня,                  поскупясь на копирку,                                                          в неведомом самиздате напечатали                                  только в одном-одинешеньком экземпляре. Я все карты смешаю!                                       Я всех проведу, всех запутаю! Буду тысячелик                               до последнего самого дня, чтоб гудела земля от меня,                                               чтоб рехнулись компьютеры на всемирной переписи меня. Я хотел бы на всех баррикадах твоих,                                                               человечество,                                                                                        драться, к Пиренеям прижаться,                                            Сахарой насквозь пропылиться, и принять в себя веру                                           людского великого братства, а лицом своим сделать —                                              всего человечества лица. Но когда я умру —                                     нашумевшим сибирским Вийоном, — положите меня                             не в английскую,                                                          не в итальянскую землю — в нашу русскую землю,                                                 на тихом холме,                                                                                 на зеленом, где впервые                          себя                                     я почувствовал                                                                      всеми. Июль 1972 Москва