Кто там стучится в дверь? - Кикнадзе Александр Васильевич - Страница 25

— Но насколько я понимаю, речь идет о том, чтобы не загружать на первых порах серьезными заданиями молодого человека, дать ему время осмотреться, осесть, акклиматизироваться. Почему вы считаете, что с этой обязанностью исполнительный, как вы говорите, Пантелеев справится менее успешно, чем Песковский?

— Рано или поздно придет пора, когда от человека потребуется отдача всех сил. Не надо напрягать фантазию, чтобы догадаться, какая тщательная проверка ждет нашего товарища... если удастся ему внедриться. Человек должен будет действовать на свой страх и риск...

— Ну уж будто мы его совсем одного оставляем...

— Но это только подчеркивает ответственность обстановки. И еще, позвольте сказать...

Полковник отложил листок Пантелеева и снова начал вглядываться в фотографию Песковского:

— Хотите сказать, что Песковский больше похож на немца, так, что ли?

— Не просто больше похож на немца. Больше похож на Танненбаума.

Гай взял в руки оба листка, о чем-то подумал и сказал:

— Давайте побеседуем с обоими. Где они сейчас?

— В гостинице. И знают, что не следует отлучаться.

— Пригласите их завтра к девяти. — Полковник сделал пометку в настольном календаре.

Станислав и Евграф явились в управление в восемь тридцать. Вошли в приемную. Огляделись. Сели. Оба догадывались: пригласили по делу необычному, сейчас произойдет что-то такое, что оставит след в их жизни; через какие-нибудь минуты их вызовут и скажут... Что скажут?.. Почему из всей школы обратили внимание на них? Ведь есть слушатели, которые и учатся лучше, и благодарности имеют, и языками владеют... Остановились именно на них. Может быть, потому что они друзья с детства, а на задание надо послать двоих?..

Оба старались казаться спокойными. Евграф провел большими пальцами под поясом, уводя за спину складки гимнастерки, зашагал из угла в угол. Выделили их двоих. Он еще не знал, что испытает через полчаса. Пока же он испытывал в высшей степени приятное чувство от сознания того, что это его, его, его пригласили сюда!

Когда вызовут в кабинет, он ничем не выдаст радости. Внимательно выслушает все, что скажут, и ответит... ответит вторым, ни в коем случае не первым, он не будет выскочкой, он предоставит право первым ответить Станиславу...

По всему видно, задание непростое; это хорошо, что вызвали вместе со Станиславом, на которого можно как на самого себя положиться. Воображение уносило Евграфа далеко: он видел себя в форме офицера одной иностранной державы (так принято писать в газетах), в которой говорят на немецком языке; он видел себя офицером с широкими связями... В один прекрасный день он получает задание особой важности и назначает встречу своему помощнику Пантелееву и поручает ему...

Голос, раздавшийся откуда-то сверху, из небольшого репродуктора, вернул его на землю:

— Товарищ Пантелеев, войдите!

Евграф ничего не понял. Он был убежден, что их позовут обоих, и напряг слух, ожидая, что его пригласят тоже.

Посмотрел на часы. Было ровно девять. Присел. Обвел языком губы. Начал терпеливо ждать. Ему показалось, что прошло по меньшей мере двадцать минут, когда он снова посмотрел на часы. Оказалось, не прошло и двенадцати.

В конце концов, и он бы на месте полковника тоже сперва побеседовал с каждым из них с глазу на глаз. И потом уже с обоими вместе. А пригласили Станислава первым хотя бы потому, что он и в журнале всегда перед ним: Пантелеев имеет преимущество перед Песковским, из-за второй буквы в фамилии. А если... а если... туда надо посылать не двоих, а одного? И сейчас идет отбор? Нелепой показалась эта мысль Евграфу, представил на минуту, что из двух выбрали Пантелеева, а ему сказали: можете-де возвращаться в школу; после этого он долго и трудно приходил бы в норму. Он вообще мучительно избавлялся от отрицательных впечатлений, о которых другие забывают или делают вид, что забывают, уже на следующий день.

Пантелеев вышел из кабинета в девять сорок. Появившись в дверях, приложил к животу кулак и приподнял большой палец, показывая Евграфу, что все в полном порядке. С видом человека, который «через все это уже прошел», Станислав едва заметно дотронулся до плеча друга, как бы говоря: иди, будь спокоен, я тебя подожду.

Когда Евграф скрылся за дверью, Станислав сделал шаг к стулу, но вдруг почувствовал, что не усидит. Ему хотелось сказать всему миру, как он счастлив, что ему собираются поручить задание особой сложности, он еще не знал, что это будет за задание, но был убежден, что оно связано с «проникновением», а это уже о многом говорит!

Значит, где-то в верхах обратили внимание на его серьезность, вдумчивость, преданность, и теперь настает его день. Он начал догадываться, что «туда» пошлют не двоих, как он думал еще час назад, а одного. Что-то в словах, жестах и интонации полковника заставляло предполагать, что их вызвали для выбора.

Другой — подполковник — не понравился Станиславу. Серое неподвижное лицо, серые волосы, мешки под глазами, всем своим видом он говорил, что еще никогда никому не выказывал симпатий.

«Я пробыл в кабинете почти сорок минут. Этого мало, чтобы составить представление о человеке. Но кажется, полковник верит мне больше, чем тот, второй. Возможно, у них уже был разговор о нас, конечно же был, и теперь каждый хочет убедиться в своей правоте... Однако прошло уже сорок две минуты, а Евграф не появляется. Интересно, о чем спрашивают его, какое он производит впечатление?»

И еще почти полчаса ждал товарища Станислав. Смутная тревога подкрадывалась к нему... Имея привычку основательно подумать, все разложить по полочкам, прежде чем «получить точку зрения», с тем чтобы потом ее не менять, Пантелеев рассуждал: «Может статься, что Евграф выйдет и попытается скрыть смущение, о чем-то постороннем заговорит... чтобы не уязвить моего самолюбия. Это почти наверняка будет значить, что посылают одного и что выбрали Евграфа. Я должен буду сделать вид, что ничего не произошло, что он более подходит для этого задания, как я, очевидно, для задания другого. Да, он мой товарищ, и мне бы хотелось, чтобы мы оказались рядом... или чтобы он не имел преимущества. Думаю ли я о том, что это заденет мое самолюбие и профессиональную гордость?.. Стоп, о какой профессиональной гордости может идти речь, если я этой самой профессии еще не имею — всего лишь навсего прошел, и то не до конца, курс теоретических наук, а о практике могу только мечтать? Самолюбие — дело другое. Но мы забудем о нем. Отставим его. Однако хотел бы знать, почему пригласили на беседу двух слушателей, а не двух кадровых сотрудников, которые имеют опыт и на которых можно положиться с большей вероятностью в успехе? Знать, дело не совсем обычное, чем-то связанное с Терезендорфом, меня расспрашивали о трех семьях, но особенно подробно о семье Танненбаума, что-то за всем этим стоит загадочное и интересное. А может быть, Евграфу отдадут предпочтение только потому, что он лучше знает кого-то из жителей Терезендорфа, так что переживать смысла никакого нет.

Наконец вернулся Евграф. Сел, положил руки на колени, повел плечами, словно разминаясь после долгой напряженной неподвижности:

— Велели подождать. Дай-ка папироску.

Станислав протянул портсигар, Евграф неумело разминал папиросу, тонкая бумага разлезалась под его пальцами, а он продолжал мять ее, погруженный в свои мысли. Станислав усмехнулся, вытащил из портсигара другую папиросу, вложил ее в руку Евграфа, а старую выбросил в урну. «Ничего себе, здорово умеешь настроение скрывать, — подумал беззлобно, — можешь молчать сколько тебе угодно, все равно ни о нем не спрошу».

— Насколько я понимаю, все это касается одного из нас, — наконец заговорил Песковский. — Жалко. Думал, что нам поручают двоим.

— И я так думал. Но может быть, ошибаешься?

— Хорошо бы. Да видимо, все же нет. Что-то с нашим Терезендорфом. Полковник несколько раз вытаскивал из ящика фотографию, смотрел на нее и потом на меня. А тебя сравнивал?

— Один раз. По-моему, без особого удовольствия.