Набат. Книга первая: Паутина - Шевердин Михаил Иванович - Страница 31

Решительный выпяченный подбородок составлял предмет тайной гордости его владельца — хороший, красивый подбородок. Да, Энвербей считал себя красивым. Считал, что наружность его ослепляет, покоряет мужчин и женщин. При мысли об этом рука тянулась к усам, и пальцы начинали их крутить и подкручивать. Да, пожалуй, можно назвать лицо его даже красивым. Красивые усы, красивый подбородок, изогнутые брови, глаза… Но вся беда, верно, была в глазах — безжизненных, пустых, способных только зажигаться злобой, местью. А глаза придавали всему лицу Энвера тусклое выражение, расплывчатое, подобное картонной неподвижной маске.

Энвербей невысок ростом и тяготится этим. Он вождь, а вождю подобает смотреть на всех свысока. Отсюда напряженная гримаса на лице, болезненный, настороженный излом бровей под маленькой, не совсем умело повязанной белой чалмой, которую Энвербей надел в Бухаре, по еще не привык носить.

Он драпируется в ослепительный золототканый халат, поднесенный ему бухарцами по приезде во время торжественной встречи. Халат, взятый из фондов национализированного эмирского дворца, дорого стоит, но неудобен: он не сгибается, шуршит, режет шею, вызывая неприятные мысли.

Из-под чалмы виднеются на висках кончики черных, чуть тронутых сединой волос. Он не побрил голову, не хочет менять привычек.

Назир финансов Бухарской народной республики не посетил Энвербея, и тот сам отправился к нему. Такая поспешность вызвала много толков. Одно угадали джадиды: зять халифа нервничает, торопится.

Назир оказался моложавым, приземистым человеком, очень словоохотливым и приятным в обращении. Сразу становилось ясно, что он из духовного сословия, вернее всего, из муллабачей — слушателей медресе. После каждого слова он прижимал ладонь к животу и говорил скучным голосом «извините». Не дожидаясь вопросов, он поспешно заговорил о бюджетных планах назирата. Неприятное чувство сразу овладело Энвербеем. «Или он болван, или… — думал он. — Кто это подослал его сюда?» А назир, подробно оперируя цифрами и сметными статьями, рассказывал о том, что по секретному решению джадидов финансовые резервы Народной республики рассредоточены из Бухары, поделены и размещены по отдельным городам, что созданы препятствия для вывоза из пределов республики хлопка-сырца в центры текстильной промышленности России, что продолжается тайный отгон каракулевых овец за границу, что решено разрушить железную дорогу Каган — Термез… Когда возмущенный Энвербей протестующе поднял руку и, едва сдерживая себя, процедил сквозь зубы: «Почему вы рассказываете мне это?», назир, ничуть не смутившись, сказал: «Ах, извините, вас интересуют финансовые и только финансовые вопросы. Извините, я не понял. Мы собирали и собираем на дело ведения священной войны (здесь Энвербей снова поморщился: назир просто орал. Его крик, наверно, слышали все, кто был в соседней комнате). Да, да, извините, на дело священной войны (он просто смаковал эти слова, напирая на них и крича на все маленькое здание, где помещался назират финансов) мы собрали немало денег, и сейчас идут поступления от религиозного налога „ушр“. Мы сохранили „ушр“… хэ-хэ… хотя наши бухарские большевики и приказали уничтожить его. Но мы, извините, не посчитались с их приказом. Декреты большевики пишут, а мы… хэ-хэ… не выполняем… Мы обложили налогом хлопковые посевы. Назират издал приказ, и мои зякетчи взимают уже налог с дехкан. Видите, мы проводим самостоятельную политику. В Туркестане освободили тех, кто сеет хлопок, от налога, а мы, извините, обложили… А как вам нравится: мы сократили расходы на армию Народной республики, а все средства посылаем… Ну, извините, вы знаете, кому мы посылаем деньги, чтобы наше дело процветало, хэ-хэ… Товарищи воображают, что власть у них, а хозяин финансов — мы. Деньгами распоряжаемся мы, а у кого деньги, тот и хозяин».

Словно ожидая заслуженной похвалы, он прижал обе ладони к животу и поклонился.

— Почему вы говорите так громко? — смог наконец вставить слово Энвербей, в ярости думая: «Вот настоящий кусочек осла!»

— Извините, тут и там, — назир показал на дверь в приемную, — все свои люди. Бояться нечего.

— Прекрасно, когда же вы отпустите деньги?

Лицо назира сразу же поблекло.

— Какие деньги? — спросил он деревянным тоном.

— На наши расходы, на дело…

— На какое дело? И потом надо подсчитать… э… э… посмотреть возможности… что предусмотрено сметой…

— Я не могу ждать…

— Что поделать… Финансы, друг мой, дело серьезное.

Фамильярное «друг мой» переполнило чашу терпения. Энвербей вскочил и побежал, звеня шпорами, к выходу. Уже в дверях он стряхнул руку догнавшего его назира с рукава своего золотошвейного халата и сдавленно прохрипел:

— Когда вы кончите болтать?.. Я требую денег! Он выскочил из кабинета красный, возбужденный.

Энвербей совсем не хотел, чтобы весь свет знал о его подлинных замыслах и намерениях. Джадиды же своим крикливым тоном вносили нервозность. Энвербея не устраивало, чтобы, как говорится в старинной пословице, «его медный таз упал с крыши». А эти болтуны, как будто нарочно, швыряли и швыряли огромный медный таз на камни мостовой, точно хотели грохотом и звоном оповестить весь мир о начале похода против большевиков.

Да, большевики! Энвербей не отдавал себе отчета, какую помеху в его замыслах могут представить бухарские большевики и, в частности, Центральный комитет Компартии Бухары. Он высокомерно предпочитал не замечать его. Но одно уж то, что большевики — все эти рабочие, батраки, водоносы, дехкане — смеют встать на его пути, вызывало в нем ярость. «Их нельзя ни уговорить, ни запугать, ни… купить», — говорил ему Рауф Нукрат. И это было непонятно и… страшно.

Сам Рауф Нукрат больше молчал и держался в стороне.

И только однажды после длительного обсуждения важных дел Нукрат вдруг заметил:

— Когда вы станете великим эмиром Турана, не забудьте и нас.

Несколько обрадованный признанием со стороны этого мрачного, молчаливого, но, как все говорили, сильного человека, зять халифа быстро повернулся к нему.

— Видите ли, — продолжал тихим голосом Нукрат. — Вам трудно понять, у нас в Бухаре условия несколько отличные от Стамбула, по я хотел бы просить… — он чуть замялся, — я просил бы не препятствовать одному делу…

— Я готов, — охотно согласился Энвер. — Я понимаю, что столь уважаемый человек, как вы, предпринимаете только достойные уважения дела.

Но Нукрат чуть ухмыльнулся и, нисколько не смущаясь, продолжал:

— Я прошу никому не давать права держать в городе Бухаре и в других городах галыб-хоны и, скажем, не облагать их налогами. Не найдете ли вы возможным подписать заранее фетву?

Не имея представления о том, что такое галыб-хона и о чем просит этот седенький, чистенький богослов, полагая, что речь идет о каких-то промышленных предприятиях, зять халифа очень охотно подписал фетву.

— Своей фетвой вы поможете развитию нашего искусства, — поспешил пояснить Рауф Нукрат, присыпая свежую подпись зятя халифа по старинке песочком и сдувая его. — Мы обращали ваше внимание на одетых в шелка и кисею юношей приятной наружности в лакированных сапожках в чайханах в день праздника. Помните, вы даже спросили, кто они такие? А на богомолье в Баго-уд-Дине они пели перед толпами богомольцев. И вы заметили восторги, которые они вызывали у слушателей и у толпы почтенных почитателей. О, это бачи — наша особенность Бухары.

Энвербей действительно припомнил разнузданное пиршество у одного из назиров и женоподобных мальчиков, ломавшихся в странном танце с циничными телодвижениями. Когда его спросили, нравятся ли ему танцы и пенис, он из вежливости похвалил их. Следуя примеру необычайно возбужденных гостей, и в том числе двух-трех назиров, предупреждавших малейшие взгляды и капризы бачей и всячески ухаживавших за ними, зять халифа тоже приказал поднести подарок наиболее грациозному юноше в лазоревом камзоле, перепоясанном серебряным поясом с голубой и зеленой бирюзой. Поразило его, что юноши артисты капризничали и ломались не хуже опытных стамбульских кокоток. С пьяными возгласами почтенные назиры вытаскивали из карманов флаконы с духами, деньги, мыло, какие-то безделушки, золотые и серебряные кольца. Едва только одному из смазливых мальчиков приглянулся чей-то бархатно-парчовый халат, как сейчас же владелец поспешил снять его с себя и преподнести артисту. Кто-то взял шелковый поясной платок и собственноручно, дрожащими пальцами повязал его на талии мальчишки, который при этом изгибался всем туловищем.