Санджар Непобедимый - Шевердин Михаил Иванович - Страница 29

И в тот же момент стало понятно чего так испугалась девушка.

Из кишлака во весь опор выскочил всадник. Карьером мчался он вниз, пригнувшись к шее распластавшегося в стремительной скачке коня.

— Велик бог! — простонал горец и протянул вперед руки.

Конь огромными прыжками настигал беглянку. Почувствовав погоню, она заметалась.

Джалалов лихорадочно стаскивал через плечо карабин…

Но что можно было сделать? В одно мгновение всадник налетел на девушку, конь обрушился на нее, взметнув столб пыли. По инерции всадник промчался дальше, но сейчас же повернул обратно. Осадив коня прямо над лежавшей в пыли девушкой, он начал хлестать ее плетью.

Вздымаясь на дыбы, перебирая ногами, конь топтал девичье тело тяжелыми подковами.

Все произошло гораздо быстрее, чем здесь рассказано. Никто не успел опомниться.

Оглушительно грохнул выстрел, и почти в то же мгновение прозвучал злой окрик Кошубы.

— Что ты делаешь?

Подавшись всем телом в сторону, он вырвал карабин из рук смущенного Джалалова.

— Не умеешь стрелять, не берись! Только спугнешь. Но как, ни странно, всадник продолжал хладнокровно свое зверское дело. То ли ветер отнес в сторону звук выстрела, то ли шум реки заглушил его…

— А, так, — прохрипел Кошуба, — так получай!

Командир стрелял, как будто, не целясь. Всадник качнулся, соскользнул с седла и медленно свалился на землю. Конь испуганно шарахнулся в сторону и поскакал галопом к кишлаку. Нелепо болтались по сторонам стремена.

Горец с священным восторгом смотрел на Кошубу.

— Глядите! — крикнул командир.

Из кишлака Сары–Кунда на дорогу вышла странная процессия. Шли дехкане — женщины с младенцами на руках, дети, мужчины, старики. За ними в облаках пыли появились, верхом на лошадях, басмаческие нукеры. Они гнали толпу вниз к реке.

— Что это? — заволновался Джалалов. — Что они хотят с ними сделать?

Толпа направлялась к высокому обрыву, круто спадающему в бурный поток.

Утренняя заря розовым сиянием заливала небо над спокойной горной долиной. Нежный ветерок шевелил молодую траву, багрянцем были облиты близко нависшие над долиной холодные вершины, одетые вечными снегами. Монотонно ревела река… А к реке, к бешеной стремнине медленно спускались подгоняемые всадниками люди.

— Они идут на гибель! — закричал горец. — Их убивают, смотрите… горе нам!

И только теперь можно было разглядеть, что руки у людей связаны, а на груди у каждого висят завернутые в тряпки предметы, такие тяжелые, что от них гнулись спины, опускались головы, подгибались ноги… Дети падали под тяжестью ноши, но всадники ударами камчи поднимали их и гнали дальше.

— Камни, им привязали камни… Их утопят! Размахивая посохом, горец с воплями бросился вниз по тропинке. За ним поскакал Курбан.

Сарыкундинские дехкане толпились уже на берегу кипящего потока. Сзади на них напирали нукеры, подталкивали вперед.

Отчетливо видны были в бинокль плачущие, цепляющиеся за халаты матерей детишки, искаженные ужасом лица женщин.

Еще шаг — и край берега, подмытый вешним разливом, обваливается; падает в воду молодой парень. Не успев вскрикнуть, он исчезает в пене потока. Отчаянно упираясь, застывает над потоком старик. А толпа под напором всадника движется к обрыву.

Что делать? Стрелять нельзя. Между отрядом и басмаческими палачами дехкане, женщины, дети.

И Кошуба принимает решение.

— Стрелять вверх!

Залп сотрясает воздух. Еще залп.

Отсюда видно, что басмачи заметались. Всадники — один, другой — отделяются от толпы и тяжело скачут к кишлаку. Другая группа бандитов направляется к мосту. Цепь вокруг пленников редеет, в одном месте возникает свалка. Сквозь шум реки доносятся крики.

Решительным броском отряд занял мост. Резко тявкнул пулемет…

Начинался бой, широко известный, как «стычка у Висячего моста», сражение, вновь прославившее командира Красной Армии Кошубу и предотвратившее истребление дехкан селения Сары–Кунда.

Когда лучи солнца разогнали туман, остатки разгромленной шайки с гиканьем выскочили из Сары–Кунда и бросились к ущелью, в котором они накануне потерпели поражение. Сейчас горы были свободны.

Кошуба, проскакав по пятам бандитов через весь кишлак и «порубив лозу», как он выражался, сдержал своего коня на околице.

— Ушел, сукин сын…

За спиной раздался запыхавшийся голос.

— Почему мы не преследуем?

Командир обернулся:

— А, это вы, Джалалов! Разве наши измотанные кони после такой ночи куда–нибудь годятся? — И после секундной паузы проворчал: — Вы сами в мыле, а ведь не лошадь на вас, а вы на лошади.

Джалалов был очень обидчив. Обижался он и за дело и без дела. Однако сейчас, взволнованный первым в своей жизни боем, он пропустил слова Кошубы мимо ушей.

— Как вы думаете, — начал он.

— Погодите! — командир стремительно повернул коня, — Васютин, труби сбор. Иванова и Курбана с пулеметом вот к тому дувалу. Быстро…

Кошуба казался встревоженным. И было отчего: из ущелья на встречу басмачам выскочили всадники.

— Голову прозакладывал бы, — сказал командир, — голову отдал бы на отсечение… Судя по беспорядку, с гор лезут еще басмачи. Так наши конники не ездят — кто в лес, кто по дрова.

Но тревога оказалась преждевременной.

Эхо разнесло дробь винтовочных выстрелов. Басмачи метнулись с дороги во все стороны. Вырвавшиеся из ущелья всадники развернулись и лавой пошли в атаку. Как искорки, заблистали в утренних лучах солнца клинки.

Басмачи рассыпались по холмам. В зеленой траве чернели тела зарубленных. Многие бандиты нашли гибель на дне потока, в который всего несколько минут назад они загоняли мирных дехкан.

Солнце медленно поднималось над мохнатой от арчевых зарослей горой. Червонное золото потоком вырвалось из–за перевала и разлилось по широким просторам котловины. Внизу, в глубоком логе, под порывами ветра засеребрились волны камыша.

День наступал, день победы над шайкой Кудрат–бия, день торжества, но в то же время траура и горя для жителей кишлака Сары–Кунда.

Всадники, так неожиданно пришедшие на помощь отряду Кошубы, быстро приближались. Лошади их были в пене.

— Санджар! — вдруг закричал Джалалов.

— Товарищ Кошуба! Салом!

— Салом! Как вы сюда попали? — довольно сухо приветствовал богатыря Кошуба.

— Долгий разговор.

Санджар на своем рыжем коне выглядел очень живописно. По одежде его легко можно было принять за басмаческого курбаши. Отличала только красноармейская звезда, прикрепленная к верху меховой шапки, и красная ленточка на халате. Лицо Санджара за последние дни посуровело, по бокам рта залегли резкие складки.

— Очень хорошо, — сказал Кошуба, — что вы подоспели, оказались тут в самый раз.

— Да, — утвердительно пробормотал Санджар.

— На этом спасибо. Но, товарищ Санджар, у вас есть приказ проводить операции в районе Сары–Кунда?

— У меня приказа нет. — И упрямо, уже начиная раздражаться, Санджар крикнул. — Нет! И он мне не нужен. Санджар не нуждается в приказах. Он знает сам, что делать.

И, так как Кошуба молчал, он добавил:

— Разве мы плохо сражались? Вот–вот самого Кудрата сейчас мои джигиты затравят. Слышите, стреляют в горах?

— А все–таки приказ нужен. Вместе со мной поедете в Тенги–Харам. Там разберемся.

— Нет, мой отряд пойдет в горы…

— В Тенги–Харам. Вы поняли?..

— Это приказ?

— Да.

Лицо Санджара делалась все более суровым.

На лужайке у подножия каменной гряды медленно собирались добровольцы Санджара. Кудрат–бия не поймали. Мало того, что курбаши успел уйти, он разрушил за собой овринг и вынудил Кошубу возвращаться в Тенги–Харам той же головоломной тропой, по которой был совершен ночной марш.

Неудача эта не помешала торжественному въезду отряда в кишлак Сары–Кунда, правда омраченному плачем и заунывными воплями женщин. Сарыкундинцы оплакивали своих близких, замученных басмачами.