Санджар Непобедимый - Шевердин Михаил Иванович - Страница 54

— Нет, — сказал Кошуба, — читайте вслух!

Обращаясь к соседу, он усмехнулся и заметил вполголоса: «Вот где сказывается, что он был чиновником эмира. Вечно перепиской занимается. Конца краю не видно».

Тем временем хранитель печати тяжело спустился с лошади, взошел на помост и начал читать,

«Бисмилля, да будет снисхождение и милость аллаха и его пророка к нам. Вот уже много лет, не покладая рук, мы, воины ислама, ведем священную войну. Многие из нас стали мучениками за веру и снискали себе блаженство в раю, много великих побед одержано нашим воинством. Но тяжело бремя войны, и тяготы походов разорительны для мусульман, а потому, да будет над нами покров аллаха, решили мы, совместно с могучими и прославленными военачальниками нашей армии, после долгих и мудрых совещаний, внять просьбам и приглашениям Советской власти, начать здесь, в хакимской резиденции Денау, переговоры, полные разумных мыслей и благожелательства, о прекращении военных действий и о заключении между исламской армией и Красной Армией перемирия. Да будет благословение аллаха над теми, кто смиряет свои страсти и вожделения и полон угодного аллаху смирения и благоразумия. Да будет проявлена мудрость, умеренность и терпимость в условиях, которые предложите вы нам, представители Советов. Бог велик!»

Отвесив глубокий поклон, хранитель печати вручил послание Кошубе и медленно сошел с помоста.

— Вы слышали, товарищ, начальник? — в голосе Кудрат–бия зазвучали иронические нотки.

Хранитель печати взобрался на коня и, подъехав к Кудрат–бию, негромко сказал:

— Посмотрите влево.

Раздвинув передние ряды, из толпы вышел дервиш в высокой шапке. Поймав взгляд курбаши, он что–то прогнусавил по–арабски.

Кудрат–бий победоносно оглянулся.

— Таксыр, — сказал невозмутимо комбриг. Он как будто ничего не замечал. — Таксыр, сейчас я прочитаю ответ от имени Советской власти и командования Красной Армии.

— Хорошо, мы слушаем, — важно ответил Кудрат–бий.

Он поудобнее расположился в седле. Он был склонен растянуть церемонию. Пусть говорят об этом знаменательном дне и в Гиссаре, и в Кухистане, и в Бухаре. Пусть разнесется слава о нем, о Кудрат–бие, по всему Туркестану, пусть вести проникнут и за Пяндж, в столичный город, где мирно отдыхает, надеясь на своих верных слуг, повелитель благородной Бухары. Пусть о его, Кудрат–бия, уме, могуществе, хитрости войдет слава в века. Пусть падут пред ним ниц в восторге мусульмане, пусть затрепещут враги. Еще несколько минут он может потерпеть надменный тон этих «мужиков», столь глупых и доверчивых. Еще немного — и народ, собравшийся на площади, увидит невиданное, услышит неслыханное.

— Мы слушаем твои слова, — повторил Кудрат–бий.

Командир развернул большой лист бумаги, на котором было написано всего несколько строк.

— Прошу сойти с коня, — сухо сказал Кошуба.

В рядах басмачей возникло легкое замешательство. Слегка приоткрыв рот, пораженный Кудрат–бий смотрел на командира. Курбаши показалось, что он ослышался.

— Это важный документ. Его надо выслушать стоя, — пояснил Кошуба.

Поколебавшись немного, Кудрат–бий наклонился и начал грузно сползать с коня. К нему подскочил хранитель печати и двое ясаулов. Путаясь в длинных полах халата и цепляясь за драгоценные ножны сабли, парваначи поднялся по ступенькам на помост. Встав на краю помоста, он скрестил руки на животе, откинул голову и небрежно бросил:

— Я слушаю.

— Простите, таксыр, еще не все. Дайте команду спешиться вашим джигитам.

— Зачем? — В голосе Кудрат–бия звучало раздражение.

— Неудобно, вы стоите, а они… Кудрат–бий наклонился к ясаулу: — Прикажите.

Неуверенно прозвучала команда.

Гремя оружием, нукеры спешились и, толкаясь и стукаясь винтовками, выступили вперед, поближе к помосту. Лица у многих были багровые, напряженные. Слышался тихий, сдержанный ропот.

Тогда Джалалов подошел к Кудрату и, почтительно приветствовав его, сказал ему что–то очень тихо.

Лицо басмача потемнело и как–то сразу поблекло. Почти не поворачивая головы, он быстро пробежал глазами по фасаду медресе. И то, что он увидел, заставило его пробормотать не то суру из корана, не то проклятие.

Весь фасад медресе состоял из стрельчатых ниш с небольшими балкончиками, на которые выходили резные дверцы. И вот только сейчас Кудрат–бий заметил, что ни на одном балкончике нет уже любопытных и что каждая из шестнадцати дверей на фасаде медресе открыта и черным провалом зловеще смотрит на него, на площадь и на его воинов.

— Я читаю, — послышался голос Кошубы. — Командующему гиссарскими и байсунскими воинами. Советское командование согласно принять сдачу курбаши Кудрат–бия, курбаши Садык–бека, курбаши Палвана–беззубого, курбаши Лютфуллы с их джигитами.

Условия:

1. Означенные курбаши и нукеры немедленно сдают все оружие и все боеприпасы.

2. Нукеры дают торжественное обещание не подымать оружия против Красной Армии и Советской власти.

3. Нукеры расходятся по домам и приступают к мирному труду.

4. Курбаши, по своему желанию, или поселяются в своих родных кишлаках или уезжают в избранные ими места.

5. Виновные в грабежах и насилиях над дехканами подлежат суду народа».

Толпа басмачей зашумела, послышались протестующие выкрики. Кошуба выступил вперед и громко спросил:

— Я спрашиваю, Кудрат–бий, согласны ли вы?

Опустив голову, нахмурившись, стоял могущественный курбаши. Рука лихорадочно вертела камчу. Лисьи глазки его пробежали снова по фасаду медресе. Теперь он явственно различал в каждом темном четырехугольнике двери остроконечные звездастые буденовки и поблескивание оружия.

В полной тишине прозвучал надтреснутый голос Кудрат–бия:

— Да, согласен.

— Приложите к акту вашу печать.

Подскочил хранитель печати. Бессильно опустив руки, Кудрат–бий отвернулся, не глядя ни на кого…

Нерешительно поднимались на помост соратники Кудрат–бия по кровавым делам — курбаши Палвак–беззубый, курбаши Лютфулла, курбаши Садык–бек, каждый вытаскивал из шелкового поясного платка кошель, доставал серебряную печатку и прикладывал ее к акту о сдаче, предварительно помусолив намоченными слюной пальцами.

Недоуменно озираясь, курбаши проходили на конец помоста, где стоял Кудрат–бий. Они молчали, только выразительно поглядывали друг на друга и на своего начальника.

Они еще думали, что не все потеряно, что сейчас в условных местах прозвучит призыв. Ведь появился уже дервиш в высокой шапке. Правда, немного позже должно было последовать новое предупреждение о том, что все готово, что улицы и дороги заняты, что друзья здесь. Но сигнал запаздывал…

Ясаулы, сотники и прочие мелкие басмаческие начальники в ярости и нетерпении сжимали в руках винтовки, их взгляды выражали тревогу и откровенную ненависть.

Иное дело рядовые басмачи. Большинство из них, увидев, что курбаши приложил к «мирной бумаге» печать, галдя и шумя двинулись к помосту и, не дожидаясь команды, стаскивали с себя винтовки, сабли и беспорядочно складывали их в кучу перед помостом. Некоторые делали это с тревогой, некоторые мрачно, с сожалением, а многие очень охотно.

Высокий басмач с перебитой левой рукой бросил с треском винтовку в кучу и, взглянув на группу молчаливых курбашей, насмешливо произнес:

— Бог велик! Войне конец. — Обращаясь к сумрачной толпе басмачей, он крикнул. — Эй вы, санггардакцы, эй ты, Быстрый, и ты Хамид, и ты Тяжелый, давайте скорее. Если сейчас выйдем, то к вечерней заре доберемся до Сары–Джуя, а завтра будем вдыхать родной дым своего очага. Пошевеливайтесь!

Подойдя к помосту, он спросил Кошубу, наблюдавшего за сдачей оружия:

— Начальник, можно лошадь взять?

— Можно.

— Эй, друзья, — закричал высокий, — лошадей нам дают, пошевеливайтесь!

Нукеры оживились. Сдача оружия пошла быстрее. Перед грудой винтовок вытянулась очередь.