Санджар Непобедимый - Шевердин Михаил Иванович - Страница 58

— Да будет дозволено занять ваше внимание одной маленькой, очень маленькой притчей. В некотором древнем царстве во время нашествия диких и страшных кочевников возвысился простой кузнец и стал признанным народным вожаком. Царь испугался любви народа к тому воину, но побоялся явно пресечь его жизненный путь и встал на путь хитрости. Он послал своего приближенного визиря к прославленному военачальнику, наказав войти в его доверие. И случилось, что воин и визирь стали лучшими друзьями. Они кушали вместе, спали в одной палатке, скакали рядом на горячих конях в битве. Но напрасно доверял другу воин, ибо не раз в ночной тиши рука визиря тянулась к горлу военачальника. Только страх казни останавливал предателя. Однажды воин и визирь поднимались по крутой тропинке на перевал. Визирь, шедший впереди, вдруг столкнул камень, и он покатился, и запрыгал и сшиб воина. Упал воин в пропасть, разбился и испустил дух. Прогневался всемогущий на такое злодейство и превратил визиря–убийцу в камень. С тех пор тот перевал так и называется Визирь–таш.

Тогда Санджар коротко спросил:

— Почтенный отец, не ошибаешься ли ты в своей мудрости, не возводишь ли ты напраслину на друзей?

— Санджар–ака, — тихо ответил старик, — мудрость народа — порука правдивости этих дастанов. Не всякому другу можно верить, а особенно в наше время.

— Это совет?

— Да.

— Но кто дает совет?

Бахши начал говорить все более уклончиво, поглядывая не без робости на дверь.

— Совет дает народ. Свой совет народ доверил своему бахши.

Ядгар–бульбуль прислушался и поднял руку.

Со двора донесся стук копыт. Санджар опустил голову и стал слушать. Медленно поворачивалось лицо командира вслед за незримым всадником. Вот он выехал из ворот, завернул за угол и тяжело поскакал опять мимо дома, но уже по дороге. Топот удалялся, становился все тише и тише и, наконец, смолк. Все напряженно и молча следили за лицом Санджара. Горькая улыбка блуждала на его губах.

Бахши снова запел.

Это была веселая, залихватская песня. Ядгар–бахши импровизировал на плясовые мотивы.

Прервав на минуту пение, чтобы выпить воды, он, как бы невзначай, заметил:

— Что печалиться! Если я не буду петь о радости, я не буду петь совсем. Время настает в нашей стране радостное. Народ наш скоро будет веселиться. Из Москвы льется свет, ярче блистающего золота. Сердце мое в радости чувствует приближение победы. Санджар, друг, разгладь морщины на лбу и слушай.

И он запел песню: «Аваз идет в бой».

Санджар незаметно встал и вышел во двор. Серебряный челн остророгой луны нырял в белых светящихся облаках, плывших в глубине небес. В вышине шелестели пирамидальные тополи, и листочки их шевелились и серебрились на ветру. Среди черных куп деревьев чуть белели крыши домов. Простором и привольем дышала долина. Но Санджар дрожащей рукой рванул воротник рубахи: комок, поднимавшийся из груди, душил его.

Рядом послышался шорох. По военной своей привычке Санджар мгновенно повернулся. В дверях стоял Фаттах. Его бледное лицо при свете месяца казалось еще бледнее.

Помедлив, старик сказал:

— Он уехал по дороге к Верхнему Чарбагу…

И, так как Санджар ничего не ответил, он прибавил:

— Ваш друг?

— Был друг…

Усто–Фаттах вздохнул:

— Еще в те времена, когда мои предки населяли не эти каменные скалы, а широкие зеленые долины, откуда нас прогнали злобные кочевники, жил великий мудрец. Таджики забыли его имя, но помнят слова его мудрости. Он говорил: «Чтобы погубить тебя, враг станет двуличным другом и будет пресмыкаться перед тобой в пыли. Так и леопард, подкрадываясь к лани, припадает к земле грудью». — И видя, что Санджар все еще молчит, он продолжал: — Не ищите встреч с этим человеком. Я видел его глаза. Во взгляде их — смерть…

II

Комендант Денау давал торжественный ужин в честь гостей. Оркестр бригады исполнял бравурные марши и вальсы. Под звездным небом среди деревьев молодежь с увлечением танцевала.

Ужинали тут же в саду, на берегу хауза, при свете потрескивающих в дыму огромных факелов. Столов, конечно, не было, сидели на циновках и паласах, разостланных прямо на земле. Пили, в основном, чай, только для тостов в честь победы нашли немного сладковатого пенящегося мусаласа, похожего на легкий яблочный сидр, но очень крепкого и пьянящего. В те суровые дни в Восточной Бухаре пили мало и осмотрительно.

Пришедший позже всех Санджар был мрачен и неразговорчив. Но счастливого свойства юности — прекрасного аппетита он не потерял и с большим увлечением принялся за угощение, воздавая одинаковую честь как бифштексам и майонезам, изготовленным полковым кашеваром, бывшим питерским ресторатором, так и шашлыку и самаркандскому плову, — произведениям кулинарного искусства повара, состоявшего в прошлом, как рассказывали, при особе первой жены самого эмира. Все было очень вкусно, всего было в изобилии.

Утолив голод, Санджар обернулся к сидевшему рядом Кошубе.

— Победа, товарищ командир?

— Да, Санджар, и это, прежде всего, твоя победа. То, что ты сделал, не каждый сумел бы сделать.

Санджар сконфуженно что–то пробормотал, но глаза его сияли. Понизив голос, Кошуба продолжал:

— Будет доложено командованию. Товарищ Фрунзе будет рад за тебя, очень, очень рад.

— Как я хочу увидеть этого великого воина и человека!

— Подожди немного, друг, и ты съездишь в Москву и расскажешь товарищу Фрунзе сам, как ты перехитрил хитрейшего из хитрейших, ловкача из ловкачей.

— А что будет с ним?

— Трибунал.

— Когда?

— Завтра.

— Надо бы сразу, — вмешался в разговор Гулям Магог.

Он сидел рядом с Санджаром и спешил восстановить утраченные во время последней операции силы, последовательно уничтожая все съедобное, что мог найти на дастархане.

Уже упомянутый эмирский повар, сухонький, беззубый старичок, не раз прибегал из своей кухни взглянуть на «чудо аппетита». Стоя в тени и в волнении подергивая свою хитрую длинную бородку, подстриженную на какой–то совсем не узбекский манер, старичок глядел, как глубокие миски плова и прочей снеди поглощаются толстяком. Потом старик исчезал, чтобы через минуту появиться с новым блюдом, которое он предупредительно ставил перед самым носом Гуляма.

Удивительно, что огромное количество поглощаемой пищи никак не улучшало настроения толстяка. Он мрачнел с каждой минутой.

— Увидел скорпиона — раздави, — ворчал Гулям. — Поймал змею — оторви ей голову, — так у нас говорят.

К Кошубе подошел Курбан и что–то быстро заговорил, наклоняясь к самому его уху. Командир нервно потрогал усы, торопливо встал и, взглядом пригласив с собой Санджара, пошел к выходу.

— Клянусь, не иначе, проклятый Кудрат–бий чего–то натворил, —проговорил, не отрываясь от тарелки, Гулям Магог.

— Как же, — возразил Николай Николаевич, — он под стражей, с него глаз не спускают.

В небольшой, чисто выбеленной комнатке комендатуры, освещенной керосиновой лампой, уже собрались встревоженные командиры. Кошуба объявил:

— Кудрат–бий ушел. Ушел из–под самого носа милиционеров. Распустили слюни…

Вошел начальник милиции — щеголевато одетый, развязный молодой человек с черными усиками. Он небрежно прикоснулся рукой к козырьку.

— Вы меня звали?

Опустившись на скамью, он достал портсигар и начал закуривать английскую сигарету с золотым колечком.

— Встать! — сказал Кошуба.

Начальник милиции вскочил и вытянулся.

— Фамилия?

— Максумов.

— Имя?

— Султан. Но позвольте…

— Отвечайте на вопросы. Кем работаете?

— Начальник денауской милиции.

— Давно?

— Десять месяцев.

— Раньше что делали?

— Я… жил дома, у отца.

Вмешался Курбан. До этого он молча сидел на скамье, внимательно разглядывая начальника милиции. Он поднялся и вытянул руки по швам:

— Товарищ командир, разрешите. Султан Максумов не у папаши жил в прошлом году, а служил помощником у зверского прихвостня Селим–паши в Ховалинге.