Санджар Непобедимый - Шевердин Михаил Иванович - Страница 82

Хозяин шумно вздохнул и раскрыл было рот, но Гияс–ходжа поджал губы и кашлянул.

— Вы поедете со мной в безопасное место. Оттуда Сайд Ахмад доставит вас родителям и будет свататься, как подобает. Он почтенный человек и воспылал желанием жениться, как и надлежит доброму мусульманину, заботящемуся о продлении своего рода.

— Нет, — заговорила Саодат, — он схватил нас, как рабынь, он срывал с нас одежды, обнажая стыд, я не поеду с ним. Верните нас родителям, домулла, мы свободные девушки.

И так горячо говорила она, что Гияс–ходжа чувствовал сквозь сетку из конского волоса огонь ее глаз и сам он искал этого взгляда и проклинал завесу, натянутую исламом на лицо девушки. Впервые в жизни красноречие оставило ученого богослова и доводы его потеряли всякую логичность.

Норгуль и Саодат плакали под чачванами.

— Пусть хозяин уйдет. Он не смеет… не смеет приближаться к нам.

Ненависть звучала в словах Саодат. Норгуль робко вторила ей.

— Молчите, девки! — закричал вдруг Сайд Ахмад и шагнул вперед. Девушки вскрикнули и забились в угол.

Гияс–ходжа со страхом оглянулся на дверь, боясь, что шум разбудит Бадреддина, того самого Бадреддина, который, по рассказам, в своем имении близ Гиждувана «осчастливливал» своим вниманием каждую десятилетнюю девочку.

Повернувшись к Сайд Ахмаду, он злобно прошептал:

— Тише, дурной вы человек, уходите!

Ему пришлось выпроводить из комнаты Сайд Ахмада. Тогда уговоры возымели действие. Девушки согласились ехать. Да и что им оставалось делать? Этот благообразный, с тихой вкрадчивой речью, почтенный человек, благочестиво опускавший глаза и перебиравший четки, так непохож был на разнузданного скотовода, грубого и беспутного дикаря — их похитителя. Гияс–ходжа казался им избавителем от всех горестей и страшных бед, нависших над их беззащитными головами.

Ворота, чуть скрипнув, распахнулись, и темная осенняя ночь поглотила небольшой караван. В степи много дорог…

II

Много дорог в каршинских степях. И следы подков не держатся в пыли, так как здесь буйствуют, особенно осенью, сильные ветры…

С трудом дождался Сайд Ахмад отъезда Бадреддина. Еще не скрылись на краю степи черные фигуры всадников, а уж из ворот выезжала кавалькада во главе с самим помещиком. В десяти шагах от высоких стен степного поместья дорога разветвлялась. Куда ехать? Куда богослов повез девушек? Хуже всего — скотовод забыл спросить, в какое из селений Кассанского тюменя он поедет. А степь широка. И тропы идут отсюда на все стороны света.

Сайд Ахмад погнал коня по дороге в Кассан. Он обрадовался, когда, много часов спустя, увидел Гияс–ходжу, сидящего в большой базарной чайхане в кругу самых уважаемых и почтенных людей города. Спрыгнув с коня, степняк зашагал к своему недавнему гостю. Шумно поздоровавшись с ним, он развязно опустился рядом на ковер. Гияс–ходжа мельком взглянул на помещика и, удостоив его кратким приветствием продолжал рассказывать присутствующим о тонкостях толкования восьмой суры книги книг — корана.

Сайд Ахмаду стало не по себе. Он громко потребовал чайник чаю и невежливо дернул за рукав Гияс–ходжу:

— Мне нужно поговорить с вами!

Но Гияс–ходжа ровным голосом продолжал беседу, словно не замечая скотовода. Тогда тот, вспылив, проворчал:

— Ну, как дела?

На него зашикали, зашумели. Несколько человек вскочили, чтобы выгнать грубияна из чайханы. Но Гияс–ходжа остановил их:

— Не надо… Сейчас мы поговорим с этим самонадеянным царем бараньих стад.

Обернувшись к Сайд Ахмаду, ученый заговорил с пренебрежением:

— Живя в хлевах и кошарах, вы привыкли, видно, беседовать с козлами да баранами и, увы, даже попав в общество людей почтеннных, не в состоянии выдавить из своего горла ничего, кроме «бэ» да «мэ». Вы, Сайд Ахмад, идете по пути невежества и дикости, и нам не подобает вступать с вами в разговоры.

Ошеломленный помещик молчал. Он все ждал удобного момента, чтобы спросить о девушках. Наконец, когда споры поутихли, он чуть слышно задал вопрос, мучивший его всю дорогу:

— Куда вы упрятали их? Все благополучно? На лице Гияс–ходжи изобразилось недоумение.

— Упрятали? Кого? Что случилось, о чем говорит этот человек? — повышая голос, заговорил он.

— Ну, те самые. Саодат и другая, которых вы видели ночью в дыру, в стене…

— Я? Видел? О чем вы говорите? — Богослов добавил сокрушенным тоном: — Посмотрите как разврат захватывает в свои лапы даже достойных людей… Он пьян.

Сайд Ахмад отлично знал, чем грозит такое обвинение, и поспешил уйти.

Когда позже, при свете фонаря, Гияс–ходжа направился в конюшню проведать, как готовятся его слуги к дальнейшему пути, он встретился снова лицом к лицу с Сайд Ахмадом.

— Почему вы со мной не разговариваете, — петушился скотовод, — где девушки?

— О чем вы говорите? Какие девушки?

— Бросьте шутить!

— Я вас не понимаю. О каких девушках вы говорите? Моему сану не подобает такие… такой тон. Позвольте вам заметить, отсутствие почтения к высоким особам до добра не доводит.

— Не заговаривайте мне язык! Куда вы дели девушек? Где Норгуль, где Саодат?

— Я вас не понимаю. Друзья, — елейным тоном обратился к окружающим Гияс–ходжа, — этот человек одержим…

Степной феодал в ярости забыл о всяких приличиях. Размахивая камчой, он полез в драку. Присутствующие ахнули. Мыслимое ли дело? Оскорбить столь высокопоставленное духовное лицо! Сайд Ахмада грубо оттащили в сторону, усадили на коня и выгнали за пределы города.

Сайд Ахмад понял, наконец, что произошло.

— Ну и Гияс, ну и хитрец, — бормотал он.

В тот же вечер Гияс–ходжа продолжал путь в Бухару. Но он ехал не как обычно по большому степному тракту, а сделал большой крюк — через кишлак Карнап.

По всей видимости, философ поступил правильно. Несколько дней Сайд Ахмад с вооруженным отрядом слуг патрулировал большую бухарскую дорогу. Но Гияс–ходжа перехитрил помещика.

Саодат и Норгуль были привезены ночью в загородный сад великого муфтия и водворены в ичкари. Сестрам было разрешено написать письмо родителям о чудесном их спасении из рук подлого насильника, при благословенной и великодушной помощи светоча ислама Гияс–ходжи.

Но письмо было направлено не раньше, чем влюбленный Меджнун — Гияс–ходжа сочетался браком со своей Лейли — Саодат и… с ее сестрой Норгуль.

Ничего предосудительного или противоестественного с точки зрения ислама Гияс–ходжа не совершил. Такие браки были вполне допустимы. Чувства же Саодат и Норгуль меньше всего интересовали богослова.

«Женщина прах следов мужа…»

Он даже любовался своим поступком. Он серьезно воображал, что совершил благородное деяние — спас девушек из рук грубого насильника…

Был как раз сезон браков, и Гияс–ходжа, соответственно своему сану и положению, не пожалел средств. Он считал, что свою возвышенную любовь к Саодат он должен выразить величественным торжеством. Нужно было сделать так, чтобы этот той заставил говорить о себе не только квартал, где жил Гияс, но и всю Бухару. Сотни, тысячи людей должны были разделить великую радость своего духовного наставника.

«Кыз–той» провели согласно всем установлениям. В двенадцати котлах шесть дней варили плов, а в каждый котел входило по пять пудов риса. Десятки красивых юношей вереницами двигались по саду с великолепными китайскими блюдами в руках. Под сенью гигантского карагача на берегу хауза восседал на особо почетном месте имам махаллинской мечети, рядом с ним судья и мударрис из местного медресе, на которое, по случаю радости, Гияс пожертвовал тысячу рублей золотом. Тут же присутствовали ишан, староста, баи. Гости попроще располагались в саду и во дворе. Ревели карнаи, пронзительно стонали сурнаи, далеко разносилась дробь барабанов. Крики временами сменялись почтительным шепотом; свадьбу удостаивали посещением виднейшие государственные мужи эмирата, те, кого называют «оли сарой» — высшие придворные.