Санджар Непобедимый - Шевердин Михаил Иванович - Страница 94

— Какого человека?

— Уважаемого, почтенного, толстого Шахабуддина–кази.

— Нет, — соврал Курбан, — видели непочтенного, худого, как арбяной гвоздь, не Шахабуддина, не казия.

— А–а, — разочарованно протянул человек, — а ведь в Сурхане воды много.

— Болыие, чем нужно.

— Ну значит Шахабуддин не приедет. Пойду спать…

Человек повернулся и ушел в сад. Без всяких помех всадники добрались до хижины у одного карагача. Арычный мастер оказался словоохотливым и добродушным локайцем. Хлопоча около очага, он так и сыпал словами, стараясь рассказать о кишлачных новостях как можно быстрее.

— Тут люди со всех сторон съезжаются — смущенно говорил он, — как бы кто–нибудь не подъехал. Хорошо, если друг приедет, а то бог знает! Разные тут люди в нашем кишлаке. — Он подсел на рваный пропыленный палас к гостям и доверительно зашептал: — Дела Шахабуддина затруднительны. Все сильные и знатные от него отвернулись. Черную бороду тоже многие не хотят. Баи боятся, что совсем большевиком станет… Да, да, этого кровопийцу тут другом Советов хотят прославить. Он им не подходит. За него и тридцать голосов не наберут. Вот тут одну птичку–невеличку нашли. И умен, и в галифе ходит, и «да здравствует» кричит, а сам сынок сарыджуйского бека, и духовенство ему помощь обещало.

— Откуда вы знаете? — удивился Курбан.

— Я все знаю, — сказал мастер, и хитрые его глазки сузились.

— А дехкане, что скажут дехкане? — раздраженно проговорил Джалалов.

Арычный мастер даже удивился:

— Дехкане? Они скажут: «хоп!»

— Где же ваш Союз бедноты?

— Союз?.. Есть. Только басмачи предупредили: «Кто в союз малоземельных дехкан войдет, тот — большевик, а большевикам — смерть!»

— Вот что, — твердо заявил Джалалов, — кого можно собрать из верных людей?

Мастер колебался.

— Чего вы боитесь? — сказал Курбан. — Или баи окончательно вам проели печенку?

— Боимся? Конечно, боимся. У нас очень плохо в кишлаке, — чистосердечно признался мастер. — Если бы мы были сами, одни, мы бы сделали как нужно. И Шахабуддин, и Черная борода, и этот, что в галифе ходит, убрались бы из нашего кишлака с мокрыми хвостами, но…

— Ну, в чем же дело?

Глаза мастера забегали. Он вскочил, подошел к двери, приоткрыл ее и долго прислушивался. Потом вышел во двор. Шаркающие шаги его были слышны отчетливо. Видимо, он дошел до ворот и вернулся.

Все еще озираясь, он сел, поманил к себе Джалалова и Курбана, и когда они наклонили к нему головы, чуть слышно прошептал.

— Кудрат–бий…

— Что!?

— Кудрат–бий здесь. Он остановился в доме Шахабуддина.

— Сам Кудрат–бий здесь. Он хочет свою «советскую» власть насаждать… Лучше бы вам уехать, — говорил изможденный, почерневший, как кора карагача, дехканин. — Вашему здоровью наш воздух не подходит. Жизнь ваша подвергается здесь опасности… Знаете, что это за люди? Что они с дехканами сделают, если дознаются…

Хор голосов поддержал его.

Обведя глазами присутствующих, Джалалов, твердо чеканя слова, заявил:

— Нет, друзья, мы остаемся. Опасность есть. Ну что же, кто боится, пусть сидит дома. А я скажу, бояться не надо. Кудрат–бий завтра не посмеет вылезть из норы этого Шахабуддина. Иначе про него что скажут? Скажут и в Гиссаре, и в Локае, и в Кулябе: «Приехал, как бек, и приказал выбрать таких людей, каких ему хочется». Нет, он похитрее. Он сделает так, чтобы кишлачники сами выбирали себе власть. А власть — это угодные ему люди. Хотите, чтобы так вышло? Нет? Ну, так слушайте внимательно…

Разошлись на рассвете. Над Сурханом поднялся туман, и жемчужно–молочные полосы его стлались по зеленым еще холмам.

Около мечети гудел карнай и били в огромный барабан.

Как и предсказывал Джалалов, ни Кудрат–бий, ни его приближенные в многотысячной толпе дехкан, пришедших на выборы, не появлялись. Басмачи сидели за высокими, массивными воротами шахабуддиновского дома и руководили оттуда действиями своих приближенных, подручных и соглядатаев, шнырявших среди дехкан.

Важные, в шелках и белых чалмах имамы один за другим выплывали из дома казия.

Джалалов и Курбан скромно держались в стороне. Забравшись в чайхану, они наблюдали за базарной площадью, заполненной шумной толпой.

В чайхане, против обыкновения и вопреки всем правилам мусульманского хорошего тона, все наперебой громко разговаривали. То там, то здесь разгорались жаркие споры. Словесные перепалки возникали, как правило, между сытыми, гладкими крепышами, одетыми в добротные суконные или шелковые халаты, и полунищими, раздетыми, разутыми дехканами. Особенно обращал на себя внимание чахоточный, с бельмом на глазу крестьянин в жалких лохмотьях. Одежда его была покрыта толстым слоем пыли. Он, видимо, пришел откуда–то издалека. Не успел он расположиться на помосте, покрытом паласом, как из глубины чайханы раздался голос:

— Эй ты, Махкам, что тебе, в хлеву места мало? Резко повернувшись, Махкам пробурчал в ответ:

— А тебе тесно, что ли?

— Я привык, чтобы кругом чисто было.

Махкам огрызнулся:

— Ну, и иди, куда хочешь.

— Ого, ого, не больно голову задирай! От тебя хлевом воняет.

— Подожди, как бы от тебя чем–нибудь похуже не завоняло.

— Убирайся!

— Сам убирайся!

Совсем рядом монотонно гудел гнусавый голос:

— Шахабуддин сто баранов пожертвовал. Только бы его выбрали. А Черная борода…

— А Шахабуддина выберут? Вдруг не выберут!

— Выберут. Только вот плохо — не едет. Река разлилась. Без него не хорошо. Могут придраться, а Черная борода…

— Шахабуддин нехороший человек, взяточник. Могут не выбрать.

— Да… А вот Черная борода уже неделю угощение делает. Говорят, десять тысяч рублей пожертвовал. Имамы совещаются. Как такого щедрого на подачки человека казием не назначить! Всем направо–налево подарки делает. Только его не выберут.

— Почему?

— Наш помещик говорит — разве можно безбожника выбирать? Он всех женщин общими сделает.

— Да ну? — удивлялся невидимый собеседник. Очень хотелось Джалалову посмотреть на говоривших, но он боялся привлечь к себе внимание. Курбан наклонился к нему и вполголоса сказал:

— Тут очень серьезное дело. У байских людей оружие есть. Они так место не уступят.

— Ничего, пусть между собой поцапаются… Только напрасно они про народ забыли. А ты посматривай, брат. Скоро собрание…

Взрыв возгласов прервал их разговор. Джалалов резко повернулся всем телом в ту сторону, где веселилась толпа, и вздрогнул. В двух шагах от дощатого помоста стоял мутавалли Гияс–ходжа.

Он был все тот же, с холеной своей бородой в ослепительно белых одеждах. Только лицо его стало еще бледнее и горькая усмешка кривила губы.

Джалалову показалось, что мутавалли только что разглядывал его. Он хотел поделиться своей тревогой с Курбаном, но тот уже соскочил на землю и шагнул в толпу. Джалалов пошел за ним.

Новый взрыв воплей сотряс телеса двух десятков здоровенных толстяков, одетых, несмотря на жару, в стеганые ватные халаты. Все в этих людях было грубо и громоздко, голоса зычны и назойливы. У каждого за поясным платком была тяжелая камча, сплетенная из бычьей кожи. Джалалов признал в них бабатагских помещиков, невежественных степняков, болтающихся по базарам в поисках развлечений.

Сейчас эти люди собрались на площадке перед чайханой, привлеченные интересным зрелищем.

Джалалов не сразу понял в чем дело. Посреди круга захлебывавшихся от удовольствия зрителей сидел здоровенный костлявый парень, одетый в невообразимое рубище, с массой прорех, сквозь которые проглядывало грязное тело. Он сосредоточенно следил за двумя крошечными птичками, воинственно наскакивающими друг на друга. Здесь происходил перепелиный бой. Любители этой азартнейшей игры частенько проигрывали в несколько минут и деньги, и земли, и жену, и детей.

Парень гримасничал, скалил зубы. Ему, по всей вероятности, не везло. Толпа дико ревела. Джалалов спросил стоящего рядом человека: