Тени пустыни - Шевердин Михаил Иванович - Страница 10

10

— Кгхм! — прервал вслух свои недоуменные мысли земиндар.

— Кхм! — подобострастно отозвался старшой кандагарцев, все еще не решившийся сесть. — Сколько пыли поднял навозный жук!

И громко откашлялся, будто прочищая горло от набившейся в него пыли.

— Тсс, это тигр… Тигр лизнул нам лицо — и ушел, — испуганно забормотал староста. — Сулейман нашел покровителя! Такой знатный господин! Про твои слова услышит Сулейман, пожалуется господину. Эх–хе, страшен гнев господина!

— Молчи, сын дурака и отец дураков! — взвизгнул земиндар Мирза Касым. — Проклятие! Ты тут растопырил свои ослиные уши, а огонь у тебя потух…

Когда староста ушел к очагу. Мирза Касым–хан свирепо напустился на пиявкоусых кандагарцев:

— Идите, собаки, на дорогу, сидите на обочине сторожевыми псами. Ловите проклятых дервишей или не ловите!.. Ваше дело. Меня не касается. Вас я не видел и не вижу. Убирайтесь!

Охая, он растянулся на голых досках помоста и так лежал, упершись взглядом в иссиня–свинцовое небо. Сладострастно втягивая ноздрями запах жареного барашка, он бормотал себе под нос: «Дервиш?.. Длинноволосый?.. Рубить уши?.. Без ушей? А конь? Гм, где я видел коня? Гм… Какой конь!» Напряженная работа мысли заставила его вдруг вскочить и сесть. «Ба… Зульфикар! Сулейманова коня зовут Зульфикар… Ай–яй–яй!» Земиндар свесил волосатые высунувшиеся из задравшихся полотняных штанов ноги и громко проговорил:

— Дервиш? Он с ушами?

Глаза его забегали. Далеко по белой дороге ползла фигурка всадника на длинноногой лошади, а рядом шевелился черной букашкой Сулейман.

Земиндар заговорил, обращаясь к большому пальцу своей левой ноги:

— Кхм! Инглизам он понадобился? Кхм! Чтобы изловить льва в пустыне Мазандерана, нужен и пес мазандеранский. А? Ну и ловите! Ха!

Он захохотал, и хохотал долго, к величайшему изумлению старосты.

Возможно, и сам староста смеялся, но так, чтобы Мирза Касым не заметил. Не так часто приходится наблюдать, как шлепается задом в лужу господин земиндар. Да и пиявки–усы этих проклятых пиявок кандагарцев, аллах ведает, как опротивели — до тошноты! — господину старосте.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Есть слова, которые и с ложкой меда не проглотишь.

Т а д ж и к с к а я п о с л о в и ц а

Человека на виселицу ведут, а жена ему наказывает: на обратном пути купи мне розовую юбку.

П е р с и д с к а я п о с л о в и ц а

Поэт Бедиль добродушно посмеивался над людскими слабостями.

Тот бородою чванится, а тот

Усы другим на зависть заведет.

Любитель поэзии Зуфар вспомнил двустишие Бедиля, созерцая с удовольствием блеск начищенных сапог. Сапоги были слабостью молодого штурмана. Бог его знает, какое количество ваксы изводил Зуфар на свои сапоги. Они выглядели почти новыми. Но сколько ни украшай шелковой кисточкой веник, веником он и останется. Сколько ни умащивал Зуфар головки и голенища своих сапог самой первоклассной ваксой «Гуталин Беха» (запасы ее на ургенчском складе сохранились еще с дореволюционных времен и казались неисчерпаемыми), ни стопроцентная чернота ее, ни блеск не скрывали мозаики трещин на коже и коварных заплаток. Сапоги следовало выкинуть. Несмотря на весь свой шик, они, попросту говоря, вконец износились.

Зуфар не любил, когда кто–нибудь многозначительно покачивал головой, глянув на его сапоги. Какое кому дело до его сапог. И когда вдруг сегодня о сапогах заговорила его бабушка Шахр Бану, Зуфар тоже недовольно поджал губы. Но, во–первых, она бабушка, а во–вторых, что она сказала, тут же наполнило его душу ликованием. Он вскочил с кошмы и сделал нечто вроде антраша, не подумав даже, как это не к лицу штурману речного флота и в некотором роде главе семьи.

Бабушка Шахр Бану его поразила. Она положила ему в руку пачку денег и, по обыкновению решительно, сказала:

— Завтра базар. Купи себе сапоги. Здесь хватит на сапоги.

Обычно серьезные глаза ее улыбались.

— Матушка! — воскликнул Зуфар и нежно обнял старушку. Называл он ее матушкой, хоть Шахр Бану приходилась ему бабкой по отцу. Но она вырастила и воспитала его. Она заменила ему с малых лет мать.

Какая бабушка понятливая! Какая умница! Он так любил ее.

— Но, — спохватился вдруг Зуфар, — вы давно хотели козу? Давайте лучше козу купим.

В голосе его звучало сомнение и разочарование.

Шахр Бану только вздохнула. Да, коза… Козье молоко было пределом мечтаний старушки. Какое удовольствие пить густое, теплое молоко! От козьего молока тело наливается силой и бодростью. Попьешь козьего молока зимним вечером — и не чувствуешь холода, даже кости не ноют под тощим одеялом.

— Нет, — решила Шахр Бану. — Твои сапоги прохудились. Из них вода течет. Сапоги у тебя еще твоего дедушки. В расцвете молодости не вкусил он жизненных благ, кроме этих сапог. Отличные хромовые сапоги! Таких сапог тогда простые люди не носили. Только беки и баи носили. Простые люди ходили босые. Но я дала серебра твоему деду и сказала: «Завтра базар. Купи себе сапоги. Здесь хватит».

Она ткнула пальцем в деньги, лежавшие на ладони Зуфара.

— Здесь хватит на хорошие хромовые сапоги. Хром крепкий. Сапогам деда шестьдесят два года, а все еще ты их носишь.

Она присела на корточки и тряпочкой вытерла сапоги. Бабушка помнила своего мужа. Она нежно любила его, и в суровых глазах ее блеснула слезника.

— Когда твоего отца ханские псы бросили в яму, дед пошел в Хиву во дворец просить за него. Я твердила: не надевай сапог, придерутся. За спиной твоего деда всю жизнь стоял злой рок, но его одолевала гордыня. Он ушел в сапогах и… не вернулся. На глазах хана один стражник–злодей схватил его за правую руку, другой за левую, а ясаул прыгнул на него сзади и сломал ему спину. У твоего деда хватало задиристости и непочтительности. Он надерзил хану. Он сказал, что дехкане те же люди и вправе носить такие сапоги, какие хотят. Хан разъярился от такой вольности и… твой дед скончался в муках оттого, что ему сломали спину…

Бабушка расстроилась. Зуфару так хотелось ее обнять, погладить по волосам. Он еще совсем маленький был, а знал, что бабушка делается добрая, когда гладишь ее по волосам.

Шахр Бану кашлянула и сказала:

— Отправишься завтра в Хазарасп и купишь… И все тут.

Она пошла к двери, прямая и строгая. Старцы в ауле говорят про Шахр Бану, что в молодые годы она была первая красавица и, когда ее привезли из Келата аламанщики иомуды, за нее на базаре давали сто двадцать золотых тиллей.

Сам хивинский хан узнал про красоту Шахр Бану и потребовал ее у аламаншиков в счет пятой доли добычи. Да, из–за Шахр Бану поспорили хивинский хан с первым визирем, в чьем ей быть гареме. Только она оказалась непокорной и своенравной девчонкой и убежала из дворца и из Хивы. Как? Это настоящая сказка. Шахр Бану приютили в простой пастушьей семье. Здесь она полюбила молодого чабана, а чабан полюбил ее. Тоже совсем как в сказке. И наверно, потом, спустя двадцать лет, деда Зуфара казнили в Хиве совсем не из–за сапог, а… просто хан вспомнил про красавицу из Келата, которая дворцу Таш–Хаули предпочла глиняную хижину, и отомстил пастуху.

Сапоги! От радости хотелось прыгать. Но Зуфар вовремя вспомнил, что он глава семейства.

— Извините, матушка, — сказал он почтительно, — но у нас мало денег, совсем мало. Я только третий месяц получаю зарплату… Лучше бы козу…

— Сынок, я сказала.

Нет, явно не он глава семьи, а бабушка. Возражения застряли в горле, и потом… сапоги! Хромовые сапоги! Блестящие, на спиртовой подметке!

Бабушка остановилась у двери:

— Не изводи меня. У нас много денег. За джугару дали хорошо.

— За джугару? — удивился Зуфар. — Сейчас джугару и на базаре не берут…

Лицо бабушки просияло.

— Надо уметь продать. Они требовали ячмень, а я и говорю: ячмень для лошадей. А джугару и лошади и люди едят…