Тени пустыни - Шевердин Михаил Иванович - Страница 33

По случаю большого события геоклены устроили пир с барабанами и песнями. Даже в старинных дастанах о Гёр–оглы не упоминалось такое. Впервые со времен, когда аллах выгнал Адама и Еву из райских садов Джаннета, случилось, что работавшие в поте лица люди самолично делили и распределяли то, что они вырастили своими руками. Праздник председатель Непес устроил по поводу первого распределения доходов. Урожай, конечно, собрали осенью своевременно, строго, все до последнего зернышка, и ссыпали в бывшие байские закрома, чтобы никто и полфунта с колхозного тока не утянул себе домой. Всю зиму колхозники ходили вокруг байского двора, вздыхали, глотая слюнки, и почтительно ожидали директиву из города. Ох, все накрепко запомнили незнакомое слово «директива». Когда в желудке пусто и дети болеют животом от пирожков с болотной травой, — о «директиве» мечтаешь. И председателя районного исполкома, который что–то слишком долго не присылал директиву о распределении пшеницы, джугары и риса, лежавших в закромах на бывшем байском дворе, прозвали «директивбоз», что лучше всего перевести на русский язык — «играющий директивой», директивный жонглер или нечто в подобном духе. Долго геоклены ждали праздничных костров. А когда приехал с Аму–Дарьи вышедший на пенсию капитан Непес и они избрали его председателем колхоза, директива сразу же пришла. Все получили то, что заработали по трудодням. Многие, правда, обиделись, многие только теперь пожалели, что плохо работали, но все же и они радовались. И ни один геоклен сегодня не отказался в день рождения колхоза развести костер в своей глинобитной курганче посреди двора, такой костер, каких не зажигали еще никогда. И столбы огня и огненного дыма доходили до самых снеговых туч, низко стлавшихся над Хорезмом.

Снежные тучи нависли не только над радостными курганчами аула Геоклен, где поближе к огню теснились колхозники и их гости, где в чугунных кувшинчиках кипела вода для чая, а в котлах жарилась, варилась, парилась всякая всячина, от чего рождались в желудке и сердце такие приятные ощущения. Черные тучи ползли над близкими барханами, где в песок зарылись от пронзительного ветра те, в ком и огни в курганчах, и гром барабанов, и запахи пищи порождали зависть и черную злобу. Чем больше разгоралось горячее зарево, тем бешенее над верхушками барханов метались тени в высоких папахах…

Огонь в пустыне виден издалека. Огонь костра в пустыне видит не только добрый путник. На огонь идет и волк. Огонь привлекает к костру всякую дрянь и нечисть.

В Хорезме многие живут в курганчах. Четырехугольные свои усадьбы–крепостцы издавна каждая дехканская семья строила с зубцами на глинобитных стенах, с бойницами, с крепкими карагачевыми воротами. Пустыня всегда угрожала. Мирные люди берегли себя и своих детей. Курганчи разбросаны среди полей. В селении нет площади или большого помещения, и негде поэтому устроить той — пиршество для всех колхозников сразу за одним дастарханом. Народ и сегодня собрался по курганчам. Ничего, что не все вместе радуются пшенице и джугаре, просу и кукурузе, тыквам и репчатому луку, моркови и рису, полученным по трудодням. Ничего, что в одной курганче готовят плов, в другой бараний шашлык, а в третьей что–то вкусное из конины. Ничего, что в стенах одной курганчи при огне костра борются знаменитые палваны, а в другой поет свои древние песни знаменитый джирау с Аму, а в третьей под тамбур, сурнай и уральскую гармошку лихо отплясывают кавказскую лезгинку… Курганчи не так уж далеки друг от друга. Труда не составляет и даже весело за ночь походить от одной курганчи к другой и посидеть за разными дастарханами. Кому что интересно.

Весело трещит сухая колючка в кострах, завлекательно бьют барабанщики в свои глиняные, обтянутые воловьей кожей барабаны, увлекательны сказы бахшей о могучих героях, вкусные кушанья готовят хозяйки курганчей. Разве кто помнит такое веселье в ауле Геоклен? Все сыты, согреты, все рады, все веселятся и хотят, чтобы все веселились. Пусть знают, что такое колхоз! И кому в голову придет вспоминать сейчас, что рядом пустыня и что над верхушками барханов мечутся тени… А может, это не чьи–то тени, а только кружится под весенним, еще таким неприветливым ветром песок? Нет–нет, какие там тени? Какие тревоги? Да и кто посмеет мешать такому веселью? Давайте скорее пойдем в курганчу к председателю, старому капитану Непесу. Разве вы не слышите взрывов хохота, колеблющих столбы дыма костров? Говорят, у Непеса–капитана собрались злоязычные острословы со всего Хорезма и устроили такое «аския–гурунг» — состязание в остроумии, от которого не поздоровится самому бородатому аллаху. От соли и перца шуток даже верблюдицы стыдливо закрывают лапами уши, а шершавая шкура на их глупых мордах краснеет…

«Хохотом тушить пламя!..» Так говорят в Хорезме. Наверно, батыры еще в допотопные времена, разные рустамы, сулейманы–пророки да равшаны и взаправду хохотали так, что огонь в очагах потухал. Хохот в непесовской курганче стоял такой, что многих шуток никто и не слышал, но сотня здоровенных глоток после каждого слова изрыгала такое доброе рычание, что и взаправду языки пламени испуганно прижимались к углям и обдавали лица гостей снопами искр. Да и как не похохотать, когда все только что поели досыта вареной баранины с прозрачным сладким салом и запили ее из огромных деревянных мисок пузырящимся айраном.

Хохотал пуще всех сам председатель колхоза капитан Непес, хоть и ему самому изрядно доставалось от ядовитых старичков — аскиячи. Капитан Непес, да и все колхозники знали, что у него довольно–таки нелестное прозвище Сом, намек на его оставленное совсем недавно занятие капитана–речника, и что острословы не преминут сделать его предметом для шуток.

— Слыхали, — пропищал гурленский аскиячи, особенно желчный старикашка, — в Аму–Дарье все сомы повывелись…

— Известно, повывелись начисто, — подхватил страховидный бородач по прозвищу Язык Перец из Ташауза. — Только куда они подевались?

— Я знаю, — поспешил вмешаться третий остряк из Хивы, которого почему–то все называли Аскиячи Молодой, хоть лет ему было под семьдесят, усатых сомов теперь в председатели колхозов повыбирали.

Все недвусмысленно посмотрели на капитана Непеса и, хотя шутка выглядела совсем уж немудреной, оглушительно захохотали. Здесь бы капитану Непесу не растеряться и самому погаерничать, чтобы отвести от себя острие шуток, но он замешкался на мгновение и уже желчный гурленец завладел положением.

— А знаете, почему прожорливого сома назначают в председатели? Не знаете?

— Знаю! — заорал Язык Перец. — Усатый сом разинет пасть — и вся рыбешка… хлоп!

И, разинув по–сомьи рот, швырнул в него горстку кишмиша с жареным горохом и захлопнул. Снова капитан Непес оказался битым, и все захохотали.

Он совсем растерялся и побагровел. Для председателя состязание поворачивалось не очень приятно. На что намекают старцы? И опять медлительность подвела. Но тут за него вступился толстяк Менгли:

— Хорошо, что сом выбрался на берег, — хихикнул он, сдвинув свою лохматую папаху на нос.

Все повернули головы и уставились на лукавую физиономию старого дехканина, на которой, кажется, каждая рябинка смеялась.

— Быть прожорливым тоже не всегда плохо, — важно сказал Менгли. — Я знаю одного сома: открыл он пасть и… две тысячи пудов хлеба и две сотни верблюдов хлоп — у него в желудке.

Хохот снова чуть не затушил костра.

Хивинский остряк поспешил подкинуть в аскию свою остроту:

— Ну еще хлеб для желудка ничего, подходяще, а вот с верблюдов как бы в нужник не начать бегать. Велики больно… Да и шкура–то у них жесткая…

Когда смех утих, капитан Непес наконец сумел вставить словечко:

— Сколько аркан крепкую шкуру не трет, не перетрет. А колхозный желудок и верблюдов переварит без вреда для здоровья.

Многие еще не понимали, в чем дело и почему с сома перешел разговор на верблюдов, но все от души хохотали. Всем понравилось, что их любимец председатель капитан Непес наконец сумел отшутиться.

Но, увы, тут же сам Непес все испортил: