Тени пустыни - Шевердин Михаил Иванович - Страница 37

— Мы восточные, мы тюрки. О юноша, мы не любим западных. Они исконные враги всех мусульман. Они — Запад, мы — тюрки. Под копытами тюрок дрожит земля. Настал час. Истребляйте тлен Запада!

И он протянул руку ко все еще пылающему и смердящему горящим мясом загону.

С Заккарией творилось что–то непонятное. Он трясся словно пьяный, шатался, едва держась на ногах. Вытаращенные глаза его стали дикими…

— Гори, гори! — выкликал он, как базарный дивана*. — Гори, Запад!

_______________

* Д и в а н а — юродивый.

Ноздри на широком лице Овеза Гельды шевелились. Сардар звучно втягивал дым пожарища. Он наслаждался. Он злорадно проговорил:

— Не полезут ко мне в пески. Теперь большевые, теперь колхозники не полезут. Побоятся.

— Не полезут! — дико кривляясь, взвизгнул Заккария. — Хватит нам всяких русских, хохлов, большевиков!

— Летели мухи на мясо, — простонал Овез Гельды. — Нате, получайте мясо… Сколько угодно мяса.

Он в восторге стеганул себя длинной плетью по голенищу сапога и даже закряхтел от удовольствия. Но тут же опять схватился за живот и скрипнул зубами. Рана давала себя знать.

Вокруг стояли лохматые в своих папахах, все в копоти и саже мрачные калтаманы. Они слушали, но на их серых, измученных лицах не читалось и признаков торжества. Чем–то расстроенные, убитые, они глядели исподлобья, мрачно и тревожно.

Один из калтаманов наклонился к самому уху Овеза Гельды и испуганно пробормотал:

— Со стороны озера конные люди.

Овез Гельды забеспокоился.

— На коней! — закричал он и поморщился: резануло внизу живота.

— А бабу куда? — все так же испуганно спросил калтаман.

— В огонь! Туда же… к овцам…

— Она живая еще.

Овез Гельды рассвирепел:

— Скотина! Чего вы там с ней возитесь? Получили, что хотели, и довольно. Свинья визжит, а вы сопли распустили.

— Туркмены с бабами не воюют.

— Сам ты баба.

Овез Гельды оттолкнул джигитов и слабыми заплетающимися шагами пошел через дым к юртам.

Холодея от ужаса, Зуфар оторвал державшие его крепко лапы и рванулся за ним. В несколько прыжков настиг сардара. Но опоздал.

Он только увидел бьющуюся в руках калтаманов женщину. Он не сразу признал в ней красавицу Лизу, жену Ашота. Одежда на ней была растерзана. Золотые волосы в песке и крови космами падали на искаженное, белое как мел лицо. Зуфар едва успел поймать мертвенно пустой взгляд провалившихся глаз. И тотчас услышал возглас Овеза Гельды:

— Да что она вертится! Держите, болваны!

В то же мгновение один за другим хлестнули воздух выстрелы. Синева в глазах женщины потускнела, погасла. Голова упала на грудь. Вздрагивающее тело беззвучно легло на песок…

— А теперь в огонь и…

Сардар не успел досказать — слова заглушил хрип…

Зуфар не помнил, откуда у него оказался в руке нож и как он ударил Овеза Гельды. В Зуфаре проснулся человек пустыни, который не рассуждает, а действует. Им не руководили высокие или низменные чувства. Он даже не знал, хотел ли он отомстить бандиту, по–звериному разрушившему его прекрасную мечту. Он убил гадину так, как раздавил бы паука. Он наносил удар за ударом, пока, шатаясь, еще стоял нетвердо на песке старый, матерый сардар. Удар за ударом! А тот раскачивался из стороны в сторону, хрипел и не падал. Не мигая он смотрел на Зуфара. И во взгляде его не было ни ярости, ни страха. В глазах Овеза Гельды Зуфар читал недоумение и боль, физическую боль, нестерпимую боль. И это радовало спокойного, добродушного Зуфара. Безумно радовало.

Еще удар ножом. И вдруг во взгляде Овеза Гельды появилось осмысленное выражение. Овез Гельды изумился и почти со смехом проговорил:

— А! Это ты? С лодки… керосиновой лодки… Я нашел тебя, щенок…

Язык его ворочался медленно, и голос угасал. Овез Гельды вдруг тяжело рухнул.

Со словами: «Он убил сардара!» — к Зуфару подскочил калтаман и замахнулся саблей. Зуфар кинулся на него. Подбежали еще калтаманы. Завязалась свалка. Рычащий клубок человеческих тел ерзал в песке. Зуфар потерял нож, и его били, но не сильно. Наконец его подняли и поставили на ноги.

Перед ним стоял калтаман и играл саблей. У калтамана было добродушное лицо караванщика, совсем невоинственное лицо, но он старался сделать его посвирепее. Морщился и весь кривился, поглядывая в сторону лежавшего в крови Овеза Гельды, на голову которого поливали воду из фарфоровой чашечки с ручкой. Зуфар узнал чашечку. Из нее пил чай пятилетний племянник Ашота и Лизы — Андрейка. «Где же Андрейка?» — подумал Зуфар. Калтаман играл блестящим клинком перед самыми глазами Зуфара и старался придать своему растерянному и испуганному лицу грозный вид. Заикаясь и мямля, калтаман сказал:

— Сейчас, собака, тебя рубить буду, вот так. — И он провел ладонью от правого плеча к левой стороне поясницы. — Это называется у нас… арбуз взрезать…

— Руби, трус. С безоружным легко воевать, храбрец, — сказал беззлобно Зуфар.

— Не спеши. Есть у тебя еще минута на молитву… Вот сардар откроет глаза. Пусть полюбуется.

Но сардар Овез Гельды глаза не открывал и только хрипел. Подошел Заккария и с ним толстый человек–коротышка. По влажным, гранатовым губам Зуфар узнал в нем Али Алескера, персидского купца. Заккария позеленел, увидев кровь, и все отводил глаза, стараясь не смотреть. Лицо Али Алескера исказилось брезгливой гримасой. Искра любопытства только мелькнула в его глазах, когда он узнал Зуфара.

— О, — сказал он, и толстые его щеки раздвинулись в подобие улыбки, большевик. Такой молодой и…

Заккария смотрел на пустыню. Луч восходящего в дыму солнца блеснул в стеклах очков, и Заккария пробормотал:

— Утро, надев на голову золотой шлем солнца, а на тело серебряную кольчугу звезд, сверкающим мечом ворвалось через врата горизонта и, штурмуя замок небес, прогнало негра ночи…

Калтаманы глядели на старого джадида недоумевая. А он, задрав свою крашеную бороду к небу, декламировал и декламировал, не желая видеть ни растерзанного трупа молодой женщины, ни дымящихся, обгорелых, еще шевелящихся овец, ни умирающего Овеза Гельды… Почтенный Заккария ничего не хотел видеть, кроме небес, солнца… Он вздыхал и вздрагивал, когда до обоняния его ветер доносил смрад горелого мяса и горячей крови.

Калтаман с шашкой, обалдело слушавший Заккарию, вдруг радостно воскликнул:

— Смотрит! Смотрит!

Тяжелые веки Овеза Гельды медленно поднялись, но глаза его были стеклянные. Сомнительно, видел ли что–либо сардар. Но калтаманы возликовали и, встав так, чтобы не загораживать Зуфара, приготовились к казни.

Что думал Зуфар? Говорят, в таких случаях в памяти человека мгновенно пролетает вся жизнь. Но Зуфар ничего не чувствовал, ни о чем не думал. Он только яростно напрягал все тело, надеясь еще вырваться в последний миг и придушить этого идиота калтамана с саблей. Именно идиота. «От руки дурака погибать? Ну нет!» Надеяться вырваться было наивно и смешно. В Зуфара буквально клещами вцепились пять–шесть здоровенных калтаманов. Он не мог даже шевельнуться. Как завороженный не спускал он глаз с клинка. По блестящей стали его весело прыгали солнечные зайчики.

— Рубить, что ли? — смущенно улыбнувшись, спросил калтаман с саблей. Он спрашивал недвижного, беспомощно лежавшего Овеза Гельды. Сардар не ответил. Вероятно, он умирал. Он не сознавал ничего. Но грозная власть его, вожака бандитской шайки, еще держала в узде калтаманов. Они так привыкли к его властному голосу, что не решались ничего сделать без его приказа.

Калтаман с саблей ждал ответа. Но ответа не было. Все тяжело вздыхали, топчась на песке. Время тянулось бесконечно. Солнце пустыни, желтое, раскаленное, медленно вползало на небесный свод над колодцами, над обугленными трупами овец, над горсткой растерянных, жалких людей, совершивших кровавое дело и готовящихся совершить новое кровавое дело…

А Заккария все не поворачивал головы и все декламировал. Монотонно доносились его слова:

— Молодая поросль жизни его увяла под знойным ветром вражеского меча. Розовый куст дней его увял…