Тени пустыни - Шевердин Михаил Иванович - Страница 39

Нет, определенно странник вызывал какие–то, смутные воспоминания. Поразительно страстные, удивительно знакомые влажные, горящие внутренним огнем его глаза, какие встречаешь раз в жизни, будили смутные, ни с чем не сообразные воспоминания, тревогу. Возникло настойчивое, неотвязное желание вырвать что–то из самых глубин прошлого. Петр Иванович хотел вспомнить и не мог…

— У вас все такие… в стране русских? — тихо спросил странник.

— Не все, но многие.

Горячий ветер крутил соляную пыль и тихо позвякивал уздечкой коня. Оранжевым апельсином безжалостное солнце иранского нагорья скатывалось к гребням красных, лишенных жизни холмов. Треща ломкой солью, плелся в их сторону, мелко перебирая точеными ножками, осел. Из–за мешков с солью высунулась черная физиономия теймурийца–солекопателя. Сверкнув белками глаз, он скороговоркой тихо сказал страннику:

— Мир вам… Сулеймана проводил обратно… Прощайте. Только помните: я вас не видел, вас не знаю. Вчера, позавчера тут шлялись жандармы… Сегодня тоже ищут. В Сиях Кеду мне сказали, враг шахиншаха пошел через Немексор. Только птица сейчас летит через Немексор. Пучина… Гибель. Я вас не видел. Вы меня не видели… А ну, длинноухий, базар далеко, солнце низко… Пошел!

Теймуриец ушел. Осел проворно перебирал ногами…

От апельсина в тумане на горизонте осталась маленькая долька, а они все сидели и молчали. Кони, закрыв глаза, покачивались на усталых ногах. Странник молчал и смотрел на теймурийца, уходившего со своим ослом в бесконечную даль.

— Что ж, надо двигаться, — проговорил Петр Иванович.

Тщательно стряхнув соляную пыль с сапог, точно он собирался ступить на персидский ковер, он встал. То же сделал и странник, но тут же опустился на соль. Лицо его исказилось от боли.

— Я пойду сам. Иди, добрый человек!

— Без глупостей, — мрачно сказал доктор. — Ты и двадцати шагов не сделаешь.

— Ты слышал… Они ищут. Они рыщут кругом. Тебе плохо будет, добрый человек.

Он лежал на спине, и из горла у него вырывались клокочущие звуки. Он побледнел. Нос его заострился.

«Где я его видел?» — назойливо стучала в голове доктора мысль.

— Послушайте, — сказал он Алаярбеку Даниарбеку.

— Что?

— Устройте больного… Посадите его к себе…

— Ого, — пробормотал маленький самаркандец. — Мы сердимся!

Пока Алаярбек Даниарбек, кряхтя и ругаясь, втягивал, словно мешок, странника на круп хезарейского конька, доктор не спеша забрался в седло и неторопливым шагом поехал в ту сторону, куда направился добытчик соли.

— Вам будет плохо, — бормотал странник. — Я падаль, мне пришел конец.

— Молчи! — проворчал Алаярбек Даниарбек.

— Из–за меня пропадет хороший человек.

— Помалкивай! Мой Петр Иванович всегда возится со всякой падалью, какой вообще место в яме.

— А ты не изменился, Алаярбек Даниарбек!

Алаябрек Даниарбек так резко повернулся к страннику, что оба чуть не свалились с коня наземь.

— Эй, что ты сказал?

— Сказал то, что сказал. Не вертись.

— Эй, откуда ты меня знаешь, дьявол?

— Дай мне слезть. Все равно я пропал.

Отъехавший шагов на двадцать Петр Иванович остановился и крикнул:

— Сидите спокойно.

Петр Иванович тоже слышал слова странника. И вдруг его словно озарило. Прошлое всплыло в сознании. И он вспомнил…

Да, время подобно мечу. Оно разрубает тьму воспоминаний.

Старинный город Бальджуан, где–то у самого подножия Памира. На жалком ложе — человек. Мучительная операция без наркоза при свете глиняного светильника. Две пули, вынутые из тела раненого. Стоны. Далекая стрельба за рекой. Ночь.

Да, девять, нет, десять лет прошло. Тогда, в 1921 году, в Восточной Бухаре еще шла воина. Война с преемником авантюриста Энвера–паши турецким генералом Селимом, или Сами–пашой, с басмаческими курбаши. Петр Иванович, молодой военный врач, не слезал с лошади. Как–то после стычки в камышах к нему на перевязку привезли командира таджикского добровольческого отряда. Потрясенный, Петр Иванович в могучем почти бездыханном бородаче узнал легендарного дервиша Горной страны ишана кабадианского Музаффара, который сыграл чуть ли не решающую роль в разгроме и гибели Энвера–паши. Случай и обстоятельства сталкивали доктора с дервишем на караванных тропах и горных перевалах до того уже не раз.

После тяжелой операции, придя в себя, Музаффар рассказал доктору странную, совсем фантастическую историю своей жизни, рассказал, как понял Петр Иванович, потому, что был при смерти, потому, что в своей гордыне не хотел уйти из жизни в безвестности, не оставив по себе памяти, не приоткрыв завесы, скрывавшей его подлинные дела и поступки. Все, что он говорил, походило на бред больной фантазии. Он говорил, что он совсем не дервиш, а великий воин, что он не командир добровольческого отряда, а вождь кочевого племени, что он не ишан, а смертельный враг Англии. Да мало ли что мог наговорить в предсмертном бреду человек с бурной судьбой и горячим воображением. Но Музаффар не умер. Он выздоровел и… исчез.

И вот спустя десятилетие пути их сплелись. Снова на дороге Петра Ивановича встал этот загадочный человек. И где?

Когда уже в кромешной тьме они пробирались среди чуть различимых оград селения Хелендэ к красному огоньку костра и собаки устроили вокруг них ведьмовский шабаш, доктор вдруг наклонился к страннику и спросил:

— Вы живы?

— Лучше бы я умер, добрый человек. Моя рука не удержит и камешка.

— Будьте внимательны. Мы в селении Хелендэ. Здесь жандармский пост. Что бы я ни говорил, кивайте головой, но молчите.

Лошади встали. Они фыркали и крутили головами.

У костра сидели люди, и доктор поздоровался цветисто и длинно.

Позевывая, потягиваясь, вышел к костру жандарм в исподнем, но в форменной фуражке–пехлевийке.

Лишь разглядев, кто приехал, он засуетился:

— О Абулфаиз, какая радость! Вы приехали благополучно. Да пошлет вам пророк Али несметное богатство, о ваше медицинское превосходительство! Как соизволили съездить в Афганистан? А мы тут беспокоились. Этот Керим–хан… Дикарь… Опасная особа… А мы тут волновались.

И хотя доктор отлично понимал, что жандарм нисколько, конечно, не волновался, все же сунул ему в руку нечто блеснувшее при свете костра. Это «нечто» вызвало новый приступ восторгов. Сейчас добрейшего Петра Ивановича господин жандарм равнял уже по меньшей мере с благородными героями «Шахнаме» Феридуном, Афросиабом, Сиявушем. И все же восторги не мешали жандармским глазам зыркать вокруг и обнаружить странника, громоздившегося обвисшим мешком на лошади за спиной далеко не спокойного Алаярбека Даниарбека.

Доктор заметил взгляд жандарма и равнодушно бросил:

— Санитар. Мой новый санитар…

Все еще не стирая с лица подобострастной улыбки, жандарм пробормотал всепрощающе:

— Было два? Вы, ваше медицинское превосходительство, и господин Алаярбек Даниарбек… Теперь, извините меня, горбан, стало три!

— Три, господин жандарм.

— Но… ваше медицинское превосходительство!

— Было два, стало три.

— Но, ваше высокое достоинство, мы обязаны проявлять бдительность, о светило медицины! Повеление шаха!..

Бесцеремонно взяв жандарма за локоть, доктор отвел его к костру на яркий свет, вытащил три серебряных крана и, побренчав ими, положил на ладонь два из них:

— Два хорошо?

Жандарм с интересом смотрел на монеты и вопросительно поднял брови.

Доктор положил на ладонь третью монету

— Было два… Стало три. Еще лучше, а?

— Четыре совсем хорошо, — быстро добавил жандарм.

— А пять великолепно! Три человека, две лошади, а?

Жандарм захохотал басом в восторге от остроумия доктора. Обстоятельно уложив монеты в матерчатый кошелек, он подошел к сидевшему у костра страннику и сказал:

— Ты… э–э… санитар?

Пряча ненависть за опущенными веками, странник только мотнул утвердительно головой.

— Конечно, санитар… — успокоительно заметил жандарм и пожал плечами. — Конечно, санитар совсем не похож на дервиша… безухого дервиша… Ничуть не похож! Эй, вы! Кто лишний, разойдись!