Тени пустыни - Шевердин Михаил Иванович - Страница 76

Но все же Зуфар решил заговорить с этим надутым афганцем. Не стал бы, конечно, Зуфар с Гулямом терять время. Шел бы своей дорогой на север в родные края, но…

— Настя–ханум в опасности, — сказал он, переходя прямо к делу.

— Что? Что ты сказал? Какое дело тебе до жены мусульманина? Ты забываешься!

— Опять вы кричите! Дайте сказать!

— Говори… Только откуда ты знаешь?

— Настя–ханум в опасности. Слушайте. Настю–ханум обманул англичанин. Он сказал: «Я достану пропуск в Советы. Я отвезу вас в Мешхед».

— Зачем? Зачем жене ехать в Советский Союз?.. — поразился Гулям.

— Заболел ее сын…

— Заболел?.. Сын?.. Насти–ханум?..

— Да, ее мальчик… Он остался жив… Сейчас он болен. Сильно болен.

— Сын?.. Болен?.. Ничего не понимаю…

Гулям остановился посреди дороги. Он приложил ладони к вискам. Он смотрел на Зуфара пустыми глазами. Едва ли он сейчас видел Зуфара. Гулям знал, что Настя, его Настя, была замужем до него, но она ему никогда и ничего не говорила про сына. Настя–ханум, его нежная, любимая, верная Настя–ханум… скрывала от него, что у нее есть сын.

Чувство горечи нахлынуло с такой силой, что Гулям забыл, где он, зачем он здесь, на пустынной дороге…

Зуфар что–то говорил, но смысл его слов с трудом доходил до сознания Гуляма.

Все заслоняло чувство обиды. Как плохо она знала сердце своего Гуляма! Почему она скрывала? Не верила… Однако что изменилось? Разве он меньше теперь любит ее? Но что говорит этот хивинец? О каком–то англичанине… о пропуске.

Он закричал:

— Да говори же, проклятый, говори наконец, что ты знаешь!

— Я говорю вам уже битый час. А вы смотрите безумцем и ничего не хотите слушать. Вы с Настей–ханум приезжали в Хазарасп на колодцы Ляйли. На колодцах Ляйли жила доктор Лиза–ханум. Доктор Лиза и ее муж зоотехник Ашот… жили… Когда вы приезжали, они жили… Теперь их нет…

Зуфару перехватило горло… Он остановился.

Теперь Гулям вспомнил мальчика… Он думал, что мальчик — сын Ашота и Лизы… Он видел тогда, что Настя–ханум не отпускала от себя ребенка. Он слышал, как она нежно называла его: «Андрейка! Андрейка!» Она очень любила мальчика, ласкала его, смотрела на него жадными, полными слез глазами… Гуляму и Насте–ханум для полного счастья не хватало детей. И Гулям по–своему истолковал нежность Насти–ханум к мальчику.

Зуфар с трудом справился с волнением и заговорил:

— Их уже нет.

— Как нет? Что с ними случилось?

— Калтаманы Овеза Гельды убили Ашота и Лизу.

— Какое горе для Насти–ханум! Она знает?

— Да! Знает.

— Ты сказал ей. Зачем?

— Да, я сказал. Я видел смерть Лизы. Своими глазами. И я сказал Насте–ханум.

— Когда сказал?

— В прошлую пятницу.

— Ты встретил Настю–ханум? Откуда ты узнал, что она в Баге Багу?

— Я не знал, что Настя–ханум в Баге Багу. Я шел домой на родину мимо Баге Багу. Я подговорил обманутых сарыков, батрачивших на пузана Али Алескера, идти на родину… со мной. Но охранники пузана подняли стрельбу. За мной гнались. У ограды я увидел Настю–ханум. Я узнал ее сразу и сказал ей: «Настя–ханум, я Зуфар!» Она признала меня, хоть и видела только один раз на колодцах Ляйли, когда она приезжала с вами… к сыну… Я рассказал Насте–ханум все, что видел своими глазами… Она закричала и зарыдала. Она умоляла сказать, что с мальчиком. Я сказал Насте–ханум, что не знаю об ее сыночке. Когда там, на колодцах Ляйли, я схватился с Овезом Гельды и получилась драка, меня, наверно, оглушили. Я опомнился в мешке уже потом, когда меня везли на верблюде в эту проклятую Персию. Я не знал, что случилось с мальчишкой. Славный такой мальчишка… Андрейка…

— И жена теперь решила ехать искать сына. Я видел, что сердце у нее полно боли… Но почему она не сказала мне? Идем скорее…

— Куда?

— В Мешхед.

— В Мешхед далеко. Не дойти и за три дня.

— Дойду.

Они пошли по дороге под прямыми лучами иранского беспощадного солнца. Они шли, и пыль оседала на их лица и одежду.

Вдруг Гулям остановился. Он смотрел на длинный след автомобильных покрышек, отпечатавшийся на пыли.

— Вот она ехала… — сказал горько Гулям… — Ехала жена, не доверявшая мужу… Но…

Он вдруг спохватился, точно вспомнив что–то:

— Слушай, Зуфар, я не пойму. Хамбер? Неужели она рассказала о сыне проклятому инглизу?

— Нет. Я виноват.

— Ты?

— Да, я. Настя–ханум узнала от меня о сестре, она долго плакала и не отпускала меня… Она хотела спрятать меня от жандармов в Баге Багу, чтобы я поел и отдохнул. Я отказался. Я сказал: «Я беглец… Если узнают, что я подговаривал сарыков бежать к Советам, меня схватят и бросят в персидскую тюрьму. Кормить персидских клещей в яме… Спасибо!» Я повернул от ворот и пошел. Настя–ханум остановила меня. «Вы идете в Мешхед? — спросила она. Отдайте советскому консулу письмо». Она быстро написала записку и отдала мне. Не успел я отойти от Баге Багу и ста шагов, как меня схватили охранники и привели к англичанину с головой–грушей. Меня обыскали и нашли письмо ханум.

— Творец великий!

— Человек–груша приказал запереть меня. Но курды дождались темноты и отпустили меня… «Иди, — сказали они, — что с тебя возьмешь. И не попадайся!» Но меня мучила совесть. Я не мог забыть про записку. Всю ночь я бродил подле ограды. Я увидел Настю–ханум на рассвете, но не смог даже приблизиться к ней. Она села в автомобиль и уехала. И жандармы сели и уехали в Мешхед. Я знаю: эта дорога идет в Мешхед. Мне и Настя–ханум показала, и один тут узбек…

— Алаярбек? Ты его знаешь?

— Да, Алаярбек Даниарбек… Это он помог мне тогда в кочевье… уйти из овечьего загона… Разломал крышу.

— Значит, Алаярбек все знал?

— Да. Он помогал Насте–ханум прятать меня.

— И он говорил с ней?

— Да.

— Но почему они мне ничего не сказали?..

— Алаярбек Даниарбек сказал: «Не говори ничего мужу. Ты его обманула. Он убьет тебя… Он мусульманин. По закону аллаха он убьет тебя».

— О!.. И где теперь этот Алаярбек?..

— Он уехал с Настей–ханум в одном автомобиле.

— Он заодно с жандармами?..

— Когда автомобиль загудел, Алаярбек Даниарбек вышел на дорогу. Шофер остановил автомобиль, и Настя–ханум позвала Алаярбека. Он сел рядом, и они уехали. Я видел.

Гулям сосредоточенно шагал по пыли.

— Видел и не помешал…

— Что я мог? У них ружья…

Солнце жгло. Дышать делалось все труднее. Но еще больше жгло Гуляму сердце. Он очень любил свою Настю–ханум. Уже пять лет они были неразлучны. Она всегда была с ним — и когда он ездил векилем во Францию и Италию, и когда воевал против англичан во время позапрошлогоднего восстания в Северо–Западных провинциях Индии, и когда они изгнанниками странствовали по горам и пустыням. Всегда вместе. Но разве мог он даже представить, что расставание с ней, с любимой, может причинить такую невыносимую боль!

Если мы умрем, давай умрем в пору роз.

Роза и соловей сядут вместе оплакивать нас!

Дорога привела на закате солнца Гуляма и Зуфара в глухое курдское селение. Здесь они нашли чистую кяризную воду, таинственно шелестевшие гигантские платаны, десятка четыре потрепанных чадыров — шатров, столько же полуразвалившихся, кишащих скорпионами и клещами мазанок, со стенами такими сырыми, что соль в бронзовых намакдонах — солонках — превратились в камень.

Ни продать, ни дать внаем коней курды не захотели. «Всех коней, заявили они, — у нас отобрали налогосборщики за недоимки. Остались только те, которые возят камень на стройку охотничьего дворца генерал–губернатора в горах Табаткан».

Пришлось поверить.

— Храбрые курдские воины забыли запах конского навоза, — говорил старейшина, запуская пальцы в прокопченную дымом очагов, цвета кирпича бороду. Величие ему придавала верхняя одежда, расшитая золотыми огромными цветками роз. Но исподнее из шелка и бархатные штаны имели жалкий потрепанный вид и не стирались, очевидно, с момента покупки. — Правители государства — волки в стаде баранов, нет в них милости и сострадания.