Перешагни бездну - Шевердин Михаил Иванович - Страница 114

—  Пари, что ничего более божественного вы не курили, — да­вая прикурить, усмехнулся Молиар. — Даже в Аламуте у Старца Горы  его  верные  мюриды-ассасины   не наслаждались  подобным табачком. Какие грезы! Какие видения! О, — вскочил он в покло­не при виде вошедшей Гвендолен, — простите невежливость!  Я совсем забыл, — и он мгновенно принялся разворачивать неизвест­но откуда появившийся у него в руках сверточек.

Как ни была раздражена   мисс, она не могла   не воскликнуть:

—  Какая прелесть!

Перед самым лицом её трепетала и зыбкой радугой перелива­лась прозрачная бенаресская кисея.

—  Это вам, бесподобнейшая и прекраснейшая мисс!

И, как ни странно, дары-безделки растопили лёд. Непреклон­ные, жесткие воспитатели, принявшие только вчера категориче­ское решение не впускать к себе этого странного, подозрительного проходимца, не только очень мило приняли его и завтракали с ним, но и допустили, чтобы он встретился вновь с Моникой и бе­седовал с ней, правда, очень недолго.

Но Молиар не счел возможным злоупотреблять гостеприимст­вом мисс Гвендолен и мистера Эбенезера. Отвешивая изящные поклоны, он исчез, оставив запах спирта, гашиша, и восточных благовоний.

—  Что с вами? — вдруг спросила  мисс  Гвендолен,  поднимая глаза от кисеи, которую она примеряла к своим плечам у трюмо.

Мистер Эбенезер полулежал в кресле, глаза его медленно и пьяно бродили в пространстве. Язык ворочался во рту с трудом:

—  Си-га-ре-ттт-а! Ошеломительный букет. Ну и проныра этот тип!

—  Он очень опасен! Мне сообщили, что пороги здешних самых солидных банков отирает некий визирь госпожи бухарской эмирши Бош-хатын. Наш господин йог — уж не этот ли самый визирь. Да встряхнитесь, не спите! Примите меры: пусть сегодня же раз­узнают все про этого господина.

Не понадобилось и двух суток, чтобы получить из Лондона досье.

—  Он такой же йог, как я сиамский король, — докладывал мистер Эбенезер мисс Гвендолен. — По-видимому, русский. Долго жил в Бухарском эмирате. По-видимому, горный инженер. Воз­главлял геологоразведочные экспедиции. Если это не ошибка, им интересовался покойный Керзон, даже, по-видимому, знал его лично. Какие-то проекты концессии на золотые прииски и нефть. Вот откуда у этого    дервиша-факира-йога-циркового фокусника интерес к бухарской принцессе.

—  Слишком много «по-видимому», но достаточно для того, чтобы сказать вам — вы шляпа, Эбенезер.

—  Меры приняты. Больше он не переступит порога.

Но меры, видимо, запоздали.

Моника ушла. Вернее сказать, она не вернулась в «Сплэндид» с верховой прогулки.

Особенно нравились Монике из всех женевских развлечений прогулки верхом на лошади. Со всем увлечением молодости она пристрастилась к этому излюбленному времяпрепровождению мест­ной английской колонии. Девушка любила лошадей с детства... Узбекский кишлак — это кони: кони в арбе, кони под седлом, ко­ни в копкари. И хоть девочек в Чуян-тепа не поощряли ездить на лошадях, но Моника чувствовала себя в седле уверенно и сме­ло. А Аюб Тилла приводил порой во двор великолепных карабаиров, неведомо откуда взявшихся и неведомо кому принадлежав­ших. Позже, в Пешавере, Моника показывала чудеса верхового искусства, обгоняя в скачке не только изнеженную мисс Гвен­долен, но и таких великолепных наездников, как Пир Карам-шах или доктор Бадма. Она особенно любила скакать во весь карьер, чем приводила в изнеможение своих спутников по прогулке.

В окрестностях Женевы аллюр карьер у дам-амазонок не в моде, но именно однажды на довольно извилистой горной дороге Моника пустила своего английского скакуна карьером и скрылась вскоре из глаз мистера Эбенезера и мисс Гвендолен. И... не вер­нулась.

Головоломных троп, дорожек и пропастей в Альпах много.

Поиски её высочества принцессы велись долго, настойчиво, но никаких следов ни Моники, ни её английского скакуна так и не обнаружилось. Странную историю сохранили в тайне от прес­сы. В газетах не появилось ни строчки.

Намечавшееся в одной из авторитетных подкомиссий публич­ное выступление принцессы Алимхан с декларацией о защите су­веренитета и независимости Бухарского ханства пришлось отло­жить на неопределенный срок.

Строились самые невероятные догадки. Наиболее реальные пути вели к барону Ротшильду и его «шайке». Барон Робер отма­хивался и заверял: «Почёл бы за честь, если бы столь прелестное существо переступило порог моего жилища. За такой деликатес я отдал бы все, но, увы, я тут ни при чем!»

Сразу же отпали подозрения и в отношении туркестанского националистического общества и «Комитета спасения России». Каждый их шаг был на учете «Интеллидженс сервис».

Действительно, к исчезновению принцессы Алимхан они отно­шения не имели.

Швейцарская полиция могла сообщить — мисс, Моника нака­нуне роковой прогулки разговаривала в вестибюле отеля «Сплэндид» с уже известным полиции факиром-йогом.

Ни в Женеве, ни где-либо в Швейцарии после того дня его не видели.

ОТРЕБЬЕ

СПЕСЬ

                                                Со злым  будь злым, с добрым  будь доб­рым.

                                                Среди  рабов  будь    рабом,  среди   ослов — ослом.

                                                                      Саади

В день, когда мистер Эбенезер и мисс Гвеидолен-экономка возвратились из Женевы в Пешавер в свое бунгало, их ждал сюрприз. Дворецкий сикх, обычно аккуратный, величественный, подтянутый, выглядел встрепанным, растерянным. Прикладывая ладонь к съехавшему на самые брови тюрбану, к глазам, к серд­цу, к бороде, к желудку, он бормотал:

—  Господин  гневается,  господин кричит, господин угрожает. Он чуть не плакал, этот всегда невозмутимый, преисполнен­ный достоинства слуга.

—   Господин меня дернул за бороду!

Священна и неприкосновенна борода сикха. Нет большего оскорбления, чем коснуться бороды сикха!

В белоснежной гостиной мисс Гвендолен-экономки первое, что обращало на себя внимание — это брошенные на письменном столике в беспорядке винчестер, подсумки, маузер в деревянной кобуре.

—  Он... он... прискакал верхом, — заикался дворецкий. — Он назвал меня, —да отсохнет у него язык! — именем самого погано­го, грязного животного. Он дернул меня за бороду. Я убью его!

—  Убивать никого не надо,— пыталась успокоить сикха мисс Гвендолен.— Где он?

—  Спит в столовой на софе.

Полный беспорядок внес в бунгало Пир Карам-шах, что он делал всюду, где бы ни появлялся.

Навести порядок в Белой гостиной и в столовой не стоило большого труда.

Труднее было сикху дворецкому собраться с мыслями. Он при­надлежал к многомиллионной суровой секте сикхов-сейхов, что свято соблюдают обет «хейль гуру» и носят пять «к»: «катг» — одеяние сикхов, «каро» — железный перстень, «кандо» — стальной нож, «канга» — гребень и «кес» — никогда не подстригаемые длинные волосы и бороду.

Надо сказать, что и Пир Карам-шах искусно обматывал голо­ву великолепной сикхской чалмой и любил ошеломлять дворецко­го тонким знанием сокровеннейших тайн сейхов: «Мудрейший глава общины обоюдоострым кинжалом размешал сахар в воде и пятикратно окропил ею мне голову, прояснив мне мысли, — не то посмеивался вождь вождей иронически, не то рассказывал на полном серьезе. — И я отпил пять раз из горсти мудрейшего слад­кой воды и дал страшную клятву в верности общине!»

В лице дворецкого Пир Карам-шах имел преданнейшего раба. Но сегодня, грубо ворвавшись в бунгало, вождь вождей оскорбил в нем высокие чувства сейха. Делать этого не следовало. Сикхи очень мстительны...

Оказывается, Пир Карам-шах прискакал в виллу еще на вос­ходе солнца, вооружённый до зубов, вырядившись бадахшанским царьком, да так, что его и узнать было невозможно. Сопровож­давшие его, по обыкновению, гурки разбудили шумом и гамом все бунгало.