Перешагни бездну - Шевердин Михаил Иванович - Страница 65

Держался эмир любезно и даже подобострастно. Индус вспом­нил, что переговоры по важным вопросам Сеид Алимхаи ведет всегда сам, не доверяя их приближенным. Это настораживало. И это не вязалось с сложившимся    образом    кликушествующего, изнеженного, впавшего в мистику, отошедшего от политики азиат­ского, лишенного короны деспота, не занятого ничем, кроме молитв, гаремных забав и волооких мальчиков! Таким представ­лялся эмир бухарский всем и всюду. Сейчас индус мог сам лич­но убедиться, что хозяин Кала-и-Фатту не чуждается дел житейс­ких.

—  Нам говорили... вы, господин, индийский коммерсант... в Ка­буле по торговым делам.

Эмир наивно надеялся выпытать планы индуса.

—  Мое имя Шоу — точнее «Шоу и Компания». Бурильные стан­ки на нефть. Марка «Шоу». И, вы правы, дела у меня в Кабуле торговые.

Он выговорил слово «торговые» очень выразительно и посмот­рел на Сахиба Джеляла и доктора Бадму. Эмиру следовало по­пять, что при посторонних Шоу говорить не желает.

—  Гости от бога... Пища от бога,— будто оправдывался эмир,— положение изгнанника... ничего не остается... увы, беседы с гостя­ми... угощение бедняцкой пищей, наделяет Арразак...

—  Арразак — Снабжающий — одно из девяноста девяти имен аллаха,— подхватил Шоу.

Иссиня-черные, насурмленные, тонко подведенные по-женски брови эмира вздернулись на мучнистой коже лба. Господин Шоу добился своего: теперь Сеид Алимхан знает, что имеет дело со знатоком ислама, с личностью, достойной уважения.

Но индуса больше интересовал доктор Бадма. Испытующий взгляд Шоу не отрывался от сухого лица тибетца, но во взгляде его прочитать ничего не удавалось: ни удивления, ни любопытства. Да и чему мог удивиться житель поднебесных пустынь, буддист, безразличный к малоизвестному в Восточной Азии аллаху с его девяноста девятью именами?

Господина Шоу очень заботил доктор.

—  Индус — безбожник,— заявил эмир, — господин Шоу и ком­пания... осведомленность...   Тонкости   исламского   учения... восхи­щен... богословские вопросы отвлекают, однако, от еды... присту­пим...— Он сглотнул слюну, и все поняли, что эмир ко всему тому любитель покушать.

Два набеленных, с подкрашенными бровями и насурмленными ресницами мальчика скользнули в михманхану. Они принесли на серебряных подносах четыре фарфоровых касы — высокие миски, наполненные до половины похлебкой, затянутой слоем отливавше­го золотом навара и издававшей божественные запахи. Возглашая «Канэ! Мархамат! Пожалуйста!», эмир разломил белейшую пше­ничную лепешку и, обмакнув кусочек ее в благоухающем бульоне, отправил себе в рот, издав громкое чмоканье. Он смаковал похлебку. Гости еще не успели притронуться к пище, а эмир поглощал с жадностью кусок за куском.

—  Отличнейшая...   мня-мня... шурпа...   мня...   мня...  воистину... Господа такой не едали... по-алжирски приготовлена. Мня... мня... восстанавливающая силы... шурпа... Дарующая необычайные силы и мощь... шурпа...

—  Очень вредное для вашей милости кушанье, — вдруг произ­нес доктор. Все посмотрели на него, потому что услышали его го­лос  впервые.   Говорил  он   глухо,   напряженно.   «Искусственно   и странно, — подумал  Шоу.— Что за голос! От него волосы  шеве­лятся».

—  Полезная пища... очень,— обиженно пискнул эмир.— Необ­ременительная... питательная. Польза желудку... Чашка такой шур­пы... сыт... ничего больше...

—  Отрава,— так же монотонно вразумлял доктор. Сам он не притронулся к похлебке.

—  Отрава... вы говорите... Так? — обиделся эмир.— Яд?.. Нет яда... в похлебке...— И он проворно зачерпнул лежавшей на дастархане ложкой из касы тибетца и с громким сербанием потянул бульон.— Равной нет... яда нет... Чепуха!  Ешьте! Искусник...  по­вар... в четыре касы... выварили двух баранов... больших преот­личных гиссарских!.. Ох! Мясо варили... в воде из... не подумайте, из хауза Милости... в нем полно грязи, всяких блошек-букашек... тины,  травы,  гадости... В чистой   ключевой  воде...   варят  барана целиком в котле огромном...— он расставил руки. — Всякие коренья, травы, перец, зира... С восхода солнца до захода   кипит.   Потом пахлебку в другой котел. Туда же молочного теленка... Еще тра­вок, спгеций... морковки... лука... репы... Снова кипятят час. Похлеб­ки все меньше... все гуще... Потом в кастрюлечку... еще курочку с белым жирком туда... еще поварят на медленном огне... остает­ся  вот  столько. — Он  отмерил  на   пальце. —  Тогда   кушаем  одну чашку... вот... вот здесь,— он погладил себя по изрядно выпирав­шему  брюшку, — рай   и блаженство,   а здесь,— он   шлепнул   себя пухлой ладошкой по лбу, — игривость мыслей, игра воображения, а в сердце пучина радостей.— Он умильно взглянул на вбежавше­го в михманхану мальчика и продолжал: — А вы, мудрейший из Тибета...    поучения-внушения...    на ночь глядя...   лицезреть надо тогда усладительниц печалей... забот...

— Вы больны, уважаемый господин. Ваша болезнь серьезная,— насупился тибетец.— Вашим глазам это вредно.— Он кос­нулся пальцем касы.

— Доктор Бадма оставил свои молитвы, свои священные свитки, — важно заговорил Сахиб Джелял,— подверг себя лишениям в пути, ледяным ветрам перевалов, подъемам и спускам, холодной воде бурных потоков, голоду и жажде, грубости проводников, на­падениям разбойников, заключению в тюремной яме китайцами. Сорок дней езды, о! Доктор приехал из монастыря Дангцзе вра­чевать...

—  И  мы будем врачевать вас, уважаемый,— монотонно  про­звучал голос Бадмы.— Хотите вы или нет — вам надлежит лечить­ся.

Сеид Алимхан попытался перечить, но замолчал под присталь­ным взглядом доктора.

—  Господин хороший... доктор, однако...— расстроился эмир.— Я не мышь в кувшине с рисом. Позвольте... Сахиб Джелял, здесь присутствующий, объяснит... в возмещение беспокойств трудностей путешествия... оплачиваю расходы...   Обеспечьте   выздоровление... искупаетесь в золоте... Лишать себя удовольствий жизни... госпо­дин врач... не намерен.

Склонив голову, врач отчитывал эмира:

—  Наше имя, позвольте напомнить, Бадма Церен! Доктор Бад­ма   из Дангцзэ.  Золотом   вымощена,  уважаемый,  моя  тропа   из Тибета сюда. И тем более вы обязаны подчиниться. Есть средства, продлевающие жизненные силы и даже жизнь. Однако ваша игра воображения возбуждает силы, но укорачивает часы жизни.

—  Тибет... лекарственные   средства...— оживился   Сеид   Алим­хан.— Всему миру известно... лекарства... таинственные... Помню… у нас в Бухаре казикалан... девяносто лет... жену взял. Ничего… тибетские лекарства...

—  Уважаемый, вы нездоровы,— все так же монотонно втолко­вывал тибетец.— И мы приступаем к лечению.

Казалось бы, господин Шоу, посетивший царственного изгнан­ника совсем не для того, чтобы поесть шурпы или выслушать со­веты по тибетской медицине, проявит нетерпение или, по крайней мере, захочет принять в ней участие. Но он молчал, все еще про­должая изучать лицо доктора из далекого буддийского монастыря Дангцзэ, расположенного, как известно, в южных горах Тибета у самой границы Индии.

«Я не знаю его,— думал Шоу.— Я не знаю о нем. Мне неизвес­тен никакой Бадма из Дангцзэ. Нашему представительству в Лхассе резиденты не донесли, чтобы какого-то доктора Бадму послали из Дангцзэ к эмиру в Кала-и-Фатту, странно...»

Конечно, Шоу было известно, что последние годы Сеид Алим­хан тяжело болел глазами. Эмира обуревал страх, что глаза мо­гут вытечь, и это заставило его обратиться к известнейшим евро­пейским окулистам. Эмир даже обратился через швейцарский Красный Крест в Москву, прося прислать в Кабул знаменитого профессора Филатова. Чем кончились эти переговоры, Шоу не знал.

Да, кстати, какое отношение к этому имеет сидящий здесь с хо­зяйским видом бородач? И он внимательно посмотрел на него. Что ж, лицо у Сахиба Джеляла благородное, темно-бронзовое, окайм­ленное великолепной бородой, лицо аравийского вождя из знойной пустыни Тихамы. О Сахибе Джеляле Самаркаиди Шоу слышал и в Пешавере, и в других местах уже немало. Своим богатством, раз­махом своих торговых сделок, своей кредитоспособностью Сахиб Джелял снискал добрую репутацию в самых широких коммерче­ских кругах Индии и стран Среднего Востока. Он вел обширную торговлю каракульской смушкой и ездил даже на Лейпцигскую ярмарку. Присутствие его сегодня в Кала-и-Фатту не вызвало не-доумения. Сам эмир — крупнейший экспортер каракуля на пушные рынки мира. По делам каракулевого экспорта Сахиб Джелял разъезжает повсюду. Но вот чтобы он совершил столь тяжелое н трудное путешествие в Тибет? Невероятно! Снова Шоу посмотрел на Сахиба Джеляла. Он хотел поймать его взгляд. Должен же господин коммерсант заинтересоваться индусом в малиновой чал­ме, язычником, тоже коммерсантом, правда, из другой отрасли коммерции, встретившим столь любезный прием в доме ислам­ского государя и удостоившимся парадного дастархана. Но и взгляд, и все смуглое безмятежное лицо Сахиба Джеляла не вы­ражали ничего, кроме удовольствия от угощения и от приятной бе­седы.