Перешагни бездну - Шевердин Михаил Иванович - Страница 85

— Да, тут пудинг, в котором разные сорта мяса и рыбы пере­мешаны так, что потеряли естественный вкус.

— Пудинг, — удивился Бадма.— Вы о шахматах, сэр?

— Нет. Пудинг! Политический пудинг, в который напичкали и бухарского эми-ра, и Ибрагнмбека, и Бачаи Сакао, и генерала Гуро, и бухарскую принцессу. Всегда вы, азиаты, в состоянии хаоса. Хаос всегда был и есть нормальное состояние Азии. А распробо­вать вкус пирога еще предстоит. Не хотите ли за компанию?..

Не без иронии, не вставая с места, Пир Карам-шах поклонил­ся Сахиб Джелялу и доктору Бадме. Во взгляде его было что-то исступленное, противоречившее сдержанной неподвижности лица-маски. Но Сахиб Джелял и доктор могли поспорить с ним выдерж­кой. По их лицам ничего нельзя было прочитать.

— Иду  на  откровенность! — Вождь  вождей  сказал  это  таким тоном,  словно  выкрикнул:   «Берегитесь!» — Я   вас  не  знаю.  Мне известно о вас только то, что вы соблаговолили до сих пор ска­зать о себе.

— Вы, — он снова  резко склонил голову перед Сахибом Джелялом,— паломником странствуете по Востоку. Для вас не суще­ствует границ. Вас не трогают большевики-чекисты. И это, согла­ситесь,   поражает...— Он   остановился и  поджал   губы,   видимо, ожидая протеста, возмущения, но Сахиб Джелял ограничился тем, что  налил  из   чайника   чаю и,   пощелкивая   ногтем   по   краешку пиалы,   протянул  её  ему.  Отхлебнув,   Пир   Карам-шах  продол­жал:— Я доверяю вам. Иначе я не пил бы из пиалы, протянутой вами, истым  азиатом...  выплывшим  из  тьмы.  О  вас,  клянусь,  я ничего не знаю, кроме того, что вы купец, что вы из Самарканда, что вы поддерживаете эмира, что вы... Но я знаю одно, что и вы, господин Сахиб Джелял, и вы, господин Бадма, не те, за кого вы себя выдаете.

Бадма чуть заметно пожал плечами. Сахиб Джелял присталь­но смотрел на Пир Карам-шаха и иронически кривил губы. В их лицах не произошло ни малейших изменений, которые говорили бы о волнении. А ведь разговор происходит в Пешавере, этом «наиболее британском из британских оплотов в Азии». Здесь, в Пешавере, английской военной базе, всё служило англичанам. Очевидно, Пир Карам-шах пошел на «откровенность» потому, что чувствовал себя здесь хозяином.

— Положим,— заговорил   напряженно   и   сурово   Бадма.— Ну, а вы? Разве вы Пир Карам-шах? Нет, конечно... И всем известно, кто вы. Нет, нет, я не произнесу вашей фамилии. Это давно уже сделали репортеры — пролазы из редакций газет. Вы говорите об откровенности. Позвольте и нам тоже ответить тем же. Ваша от­кровенность зиждется на простой вещи. Наш достоуважаемый хозяин Исмаил Диванбеги британский резидент, и мы... его пленннки. Не так ли? За воротами на улице вас   поджидают два десятка обвешанных оружием охранников-гурков.    Что же остается нам — коммерсанту Сахибу Джелялу и тибетскому доктору Бадме, как напомнить о  некоторых  неприятных  происшествиях  близ  Кабула  и в Кабуле,  происшедших с  индусом  в красной  чалме. А?

Лицо  Пир  Карам-шаха потемнело.  Нервно он дернул  рукой, точно хотел отмахнуться от раздражающего воспоминания.

— Вы   можете   затемнить  сентиментальными   воспоминаниями мозги эмиру, Ибрагимбеку, любому прочему, но не мне.

— Я не все сказал,— продолжал доктор Бадма.— Ваша знаме­нная проницательность изменила вам. Вы не видите, где друзья и где враги. К тому же вам не мешает знать, что господин Сахиб Джелял потерял в Бухаре во время революции целое состояние,  друзей.

Пир Карам-шах слушал невнимательно.

—  Бадма? Бадмаев? — проговорил он медленно.— Санкт-Петербургский доктор  Бадма?  Тибетская  медицина!   Лечение  императорского наследника   от...   кровоточивости...гемофилии?   Бадмаев!  Господин Бадма, выне родственник расстрелянного большевиками придворного врача Бадмаева?

Он даже весь как-то оживился исделался подкупающе откровенным. Казалось его искренне обрадовало сделанное открытие:

если Бадмародственник самого Бадмаева, какие остались сомнения.Пир Карам-шахбыл уверен, что Бадма ухватится за подсказанный ему выход, чтобы сразу отвести все подозрения.

— Буддизм, который я исповедую, самая отрешенная от всего мирского религия. Однако буддист — человек и в нём сильны род­ственные привязанности. И ваш покорный слуга счел бы за честь вметь родственником такого выдающегося человека, как Бадма­ев. Но, к сожалению, это не так. Бадма — весьма распространен­ная фамилия в Тибете.

— В вашем лице нет ничего тибетского,— сказал Пир Карам-шах тусклым тоном.

— Не  удивительно.  Моя  мать — француженка  из  семьи  ком­мивояжера   швейцарского   торгового  дома   в  Санкт-Петербурге... Там жил мой отец, он, как и Бадмаев, тоже был тибетским вра­чом. О, тогда тибетская медицина была очень модна... И все же кровь говорит во мне. Стоит ли удивляться, что зов родины ока­зался непреодолим, и, оставив цивилизацию, я, тибетец, веду на твоих суровых плоскогорьях полную тягот и страданий жизнь. А те из нас, которым давелось посвятить себя философии и медици­не, обеспечены так, что не знаем в своих монастырях, на что упот­ребить состояние. Нас, ученых, окружают в кельях роскошью, чтобы мы ни о чем не думали, кроме науки. Мы проводим дни в созерцательном покое, предаваясь чтению книг и размышлениям о прочитанном. Вот почему на тибетских ученых лежит отпечаток «нигдзюцо» — искусства быть невидимыми. Нас потому не заме­чают, а когда замечают, удивляются нашему отрешенному виду и начинают подозревать в нас тысячи демонов.

Он говорил тихо, монотонным голосом.

Пир Карам-шах не выдержал и, соскочив с возвышения, уперся руками в широкий кожаный пояс с маузером и сикхским мечом в старинных, богато украшенных ножнах. Как вождь вождей ни сдер­живался, но щека его подергивалась в тике.

— Видите,— все так же спокойно продолжал доктор Бадма,— вы созданы из страстей и недоверия. Это чуждо тибетскому духу. У  нас считают, что подозрительность порождается  прежде всего слабостью.

—  Что вас привело сюда, вас и почтенного   господина Сахиба Джеляла?

— Разные пути и цели. Дорога из Кабула в Северную Индию ведет через Пешавер, не правда ли, уважаемый Сахиб Джелял? Да и вы сами можете это лучше разъяснить господину Пир Карам-шаху.

— Разрешите? — спросил  важно Сахиб Джелял. Он сидел  на шелковой подстилке величественный, спокойный, неподвижностью и   молчаливостью  соперничающий  со  статуей,  и,  заговорив,  по-прежнему не шевельнулся: — Позвольте вам напомнить, что Алимхан, будучи эмиром, распространил свое жестокое правление на  Бадахшан, то есть на провинции Каратегин, Рошан, Дарваз, Памир. Населенные   последователями   истинного   правоверия — исмаилитами, помянутые мною вилайеты не смирились с тиранией бухар­ского эмира. Ночь неверия обратила Бухару в страну тьмы.

— Вы  исмаилит? — стремительно остановился  перед Сахибом Джелялом   Пир   Карам-шах.— Но   вас   знают   как   правоверного мусульманина.

— Наше учение со времен падения Аламута повелевает исмаилитам исповедовать свои взгляды скрыто.

— Двойники в религии, — пробормотал Пир Карам-шах.

— Нет, вы меня не поняли. Мы остаемся приверженными сво­ей веры.

Пир Карам-шах круто повернулся к возвышению и пристально згрел на Сахиба Джеляла.

— Все понятно — исмаилиты не желают видеть шахом своего традиционного притеснителя — бухарского эмира. А Ибрагимбек? Отлично! Мы сделаем королем Бадахшана Ибрагимбека! Он ничем не хуже других.

В чем, в чем, а в быстроте решений Пир Карам-шах мог опе­редить кого угодно. «Делатель королей» прозвали его на араб­ском Востоке в годы империалистической войны. Он и сейчас хо­тел делать королей.

— Не всякий, а тем более такой, как грубый облом, конокрад Ибрагимбек, удостоится    истинного откровения.    Скорее муравей обратится в дракона, а ручей в море.

— Значит,   Ибрагимбек   не   исмаилит.   Он   тоже   не   годится. Кто же?

Но Сахиб Джелял не счел нужным прямо ответить на столь прямо поставленный вопрос.