Перешагни бездну - Шевердин Михаил Иванович - Страница 9

                                                              ты  нуждаешься  в защите от солнца.

                                                               Ох,  где только   вырос   этот   цветок!

                                                                                                  Самарканди

В те дни маленькая, заросшая волосами, грязью, не видящая света зверушка в своем зловонном хлеву и не знала, что ее имя склоняется на все лады в великолепной, с розовыми колоннами карарского мрамора парижской гостиной, среди лощеных господ и дам…Да и кто мог представить, что кучка глинобитных хижин, селение  зарафшанских  углежогов   Чуян-тепа   способно   привлечь в далекой Европе внимание политиков и дельцов, которые пытают­ся вершить судьбы мира...

История отверженной, напечатанная в ташкентской газете, бы­ла замечена.

—  Шуян-тепа! Мой бог! Моя Моника!

Женский голос прозвучал истерически. Ничего никому не го­ворящее географическое название вызвало ужасное волнение блондинки, не слишком молодой, но обаятельной. Присутствовавшие на приеме поглядывали на блондинку несколько опешив. Их шокиро­вала такая несдержанность в выражении чувств.

А блондинка все восклицала:

—  Моника! Несчастная! На цепи! Жертва! Какое совпадение: Шуян-тепа! Я потеряла Монику в Шуян-тепа! Мне не забыть гру­бое, варварское название — Шуян-тепа!

—  Невероятно, поразительно! — подхватил высокий лысоватый гость. — Успокойтесь, мадемуазель Люси! Такое случается в романах  Пьера Лоти, Луи Жаколио. Прокаженная! Туземка, и вдруг — дочь французской дамы!

—  О-о! — Мадемуазель Люси закрыла свое розовое фарфоро­вое личико носовым платком, пряча слезы. — Вы забыли, о мой бог! Я же была супругой восточного короля... эмира. У меня бы­ла от него дочь Моника. Бедный ребенок! Ужасно! Но я потеряла мою Монику  именно в  этом  самом...  о,  эти тартарские  слова.. Шуян-тепа. Оставила в семье фермера. Моя дочь, кудрявенькая, с голубым бантом... в черной хижине! Какое варварство!

—  Большевистское варварство! Вы правы,   ваша   светлость,— вспылил    полный, по-военному подтянутый    русский. — Подобное обращение с принцессой, пусть с бухарской принцессой, конечно, варварство!

—  Господин    полковник, — просительно протянул    лысоватый гость, — не откажите меня представить.

—  Мадемуазель,    позвольте... Мсье Рябушинский    Вольдемар, по-русски Владимир, российский промышленник!

—  О, мы же встречались. — И Люси вновь застонала: — Спа­сите! Спасите моего ребенка, мою девочку. О! Я забыла о ней. Старалась забыть. И вот газета напечатала! Она, Моника! Мой бог, помогите мне!

Люси переживала вполне искренно. Она и не заметила, что мсье Рябушинский многозначительно переглядывается с англича­нином, лицо которого удивительно смахивало на морду собаки «боксер».

Имя Моники было произнесено. Мадемуазель Люси ла Гар во всеуслышание признала Монику. Много ли нужно, чтобы колесо, нет, колесико истории завертелось.

Но мадемуазель Люси долго терзаться не умела, в особенности, когда представлялся случай блеснуть в таком избранном обществе туалетом от «Пакена». Она невольно фиксировала фамилии, ко­торые возглашал стоявший у входа в зал министр не министр, швейцар не швейцар — церемониймейстер:

— Господин Генри Детердннг! Сэр Безиль Захаров! Господин Туган-Барановский!   Робер   Ротшильд!   Генерал   Тугаринов!   Эммануил Нобель! Князь Ухтомский! Джон Рокфеллер! Сенатор Люби­мов!

Внешность   куколки   и   повадки   бабочки   бывают   обманчивы. Ателье мод, косметические кабинеты, светские салоны не мешали мадемуазель Люси почитывать газеты. О, здесь звезды первой величины!

Оказанная ей честь присутствовать на приеме «а ла фуршет», да еще таком высокопоставленном, не совсем была понятна маде­муазель Люси. Она вела жизнь замкнутую и о своих бухарских  приключениях не любила вспоминать. В зале было всего несколь­ко дам, чопорных, строго одетых светских особ. Элегантнейший, чуть крикливый наряд Люси привлекал их завистливые и осуж­дающие взгляды. Вообще же Люси объясняла несколько повы­шенное внимание к себе отнюдь не своей красотой, которую, од­нако, ценила, и не открытием, что она бывшая жена восточного князька, а своей самой новой, самой модной моделью платья. Успех! О нем, конечно, фирма «Пакен» завтра же узнает, и тогда появится возможность получить повышенные комиссионные.

Одно ей не нравилось. Ее знакомили с такими господами, ко­торые интересовались не лично ею и ее нарядами. А вопросы ей задавали такие, будто она много знает о России и об азиатских ее провинциях. И когда она отнекивалась, ссылаясь на то, что она давно уже уехала из Бухары, собеседники недоверчиво под­жимали губы.

А старый знакомый господин Кастанье, встретивший ее неожи­данно на приеме, разговаривал с ней фамильярно и доверительно. Подбадривая ее в бессодержательной и легкой беседе, он много­значительно шепнул ей в розовое точеное ушко:

— Вы, мадемуазель, будьте умницей — поменьше говорите. Вы им нужны. Не продешевите.

Грубо и прямолинейно. Но стоит ли обижаться. От лишнего «брысь» кошка ласкаться не перестанет. С господином Кастанье у Люси нежная дружба еще с тех времен, когда ее величали «гос­пожа эмирша».

Что имел в виду Кастанье? Кому она нужна? И в чем надо не продешевить?

Люси знала цену себе и своему обаянию. Ей совсем не надо думать о средствах к жизни. Для своих лет она выглядит прелестно, а ее покровитель... Но — тсс! Нечего   трепать   имя   того,   кто обеспечил ее и дает ей возможность жить почти в роскоши.

Нельзя, чтобы и маленькая тень коснулась их отношений. Она мило улыбнулась своему покровителю, когда он, к своему удивлению, обнаружил ее здесь, на дипломатическом приеме во дворце на Больших Бульварах. Она лишь позволила придать своей улыбке оттенок недоумения и тем самым сказать: «Милый друг, я и самане понимаю, почему я здесь».

Однако он даже не подошел к ней, и она с неудовольствием подумала, что предстоит объяснение у себя дома, если можно на­жать своим домом уютный особняк на улице Капуцинов, который он купил для нее.

Люси и сама удивлялась, получив великолепный пригласительный билет, на котором значилось: улица Капуцинов, 29, мадемуа­зель Люси д'Арвье ла Гар. И адрес узнали, и почти забытую фамилию раскопали. Просто удивительно! А поскольку у нее с ба­роном существовал неписаный договор, что она бывает где угодно и с кем угодно, за исключением дней, когда ей надлежит ждать его, то она даже не позвонила ему. А теперь предстоит неприятное объяснение. Но — о ля-ля! — она ни в чем не виновата.

Разговоры на приеме шли серьезные, даже слишком серьез­ные:

«…совещание у Пуанкаре...» (Раймонд Пуанкаре — премьер-министр! О! Ее обещали познакомить с ним. Он якобы интересо­вался мадемуазель Люси, но, бог мой, он, должно быть, совсем уже старик. Их так и не познакомили.)

«...господин Бриан уверяет: антисоветский блок окончательно сплочен. Силен как никогда...» (Аристид Бриан — министр иностранных дел. Ого! О каких персонах болтают здесь запросто!)

«...Пуанкаре сказал: «Пора! Пора! Поход на Москву в буду­щем году начнет Румыния через Бессарабию. За ней ударят Поль­ша и лимитрофы. Стотысячная армия Врангеля через Румынию вторгнется на Украину. Британский флот войдет в Черное море и в Финский залив...».

Кто это говорит? Брюнет с глазами барана. Симпатичный. Рус­ский, из эмигрантов? Их полно в Париже. Нет, у русских голубые глаза, а этот или еврей или левантинец.

И долго они будут о серьезном? Скука. Хоть бы кто подошел.

Позевывая в ладошку, Люси поискала глазами его. Он стоял к ней как-то боком, отчужденно. Упорно не хотел ее замечать. Сейчас он внимательно слушал седовласого человека с воен­ной выправкой, с бородкой «буланже».

—  Немедля!    Сегодня    же! — требовал     седовласый.— Дайте полмиллиона штыков. Да в придачу высадим у Новороссийска ка­заков Краснова. И за полтора месяца с большевиками управимся, вчерне,  так  сказать.  Выколачивание  уцелевших  комиссаров  зай­мет немного времени, так сказать. Быстрота! Натиск!