Флэшмен на острие удара - Фрейзер Джордж Макдональд - Страница 16

Раглан заметил мальчишку, улыбнулся и подозвал меня. Ему приходилось кричать:

— Не спускайте с него глаз, Флэшмен! Мы немедленно отправляемся за реку.

Худшей новости мне не приходилось слышать за эти несколько недель. Наша атака начала захлебываться: русские усилили огонь, и повсюду у подножья наши люди падали как подкошенные, земля была густо усеяна телами — группами, где их настигло ядро, или одиночными, павшими от ружейных пуль.

Тут появляется Нолан, на скаку осадив лошадь, весь излучая рвение и отвагу — чтоб ему лопнуть — и передает донесение от лягушатников. Я вижу, как Раглан кивает, и трогает по направлению к реке. Мы покорно плетемся за ним. Вилли выхватил саблю — бог знает зачем, ибо опасаться нам приходилось только русских ядер, что само по себе было весьма страшно. Мы ввели коней в реку, причем я старался держаться вместе с Вилли в конце кавалькады, и мне бросилось в глаза, как Эйри отшвырнул свою шляпу с плюмажем, едва зашел в воду. Течение несло тела, перемазанные илом, вокруг плыл дым, от которого люди кашляли, а лошади ржали и подавали назад — мне пришлось крепко ухватить жеребца Вилли под уздцы, чтобы он не ринулся обратно. Слева от нас на берегу группировались солдаты Второй дивизии, ожидая приказа идти дальше, они перхали от дыма, а ядра и пули свистели и визжали вокруг самым отвратительным образом. По привычке, я опустил голову пониже, твердя пламенную молитву, и тут заметил, как один из ординарцев, ехавший прямо передо мной, вывалился из седла. Из рукава у него хлынула кровь. Он покачнулся, ухватился за мое стремя и закричал:

— Со мной все в порядке, милорд, уверяю вас!

Затем он обмяк, и кто-то подбежал к нему, чтобы взглянуть на рану. Раглан остановился, невозмутимый, как у себя в гостиной, подозвал двух ординарцев и отправил их разыскать Эванса и Брауна, чьи дивизии пришли в полный беспорядок, разбившись о подножье обрыва. Потом он говорит: «Идемте, джентльмены. Нам нужно найти удобное место», — и скачет к оврагу, врезающемуся прямо напротив нас в береговой обрыв. По счастью, он оказался не занят — русские расположились наверху, по обе его стороны, а дым, висевший над нашими головами, был таким густым, что в двадцати ярдах нельзя было ничего различить. Чертовски отличная позиция для генерала, скажете вы, и Раглан, надо полагать, думал так же, ибо, пришпорив коня, устремился к ней. Мы потянулись следом, скользя по глине и скудным клочкам травы и пробиваясь сквозь зловонную гарь, пока вдруг не оказались на маленьком возвышении у подножья обрыва.

Никогда не забуду этого зрелища. Впереди и слева вздымался холм — голая крутая поверхность высотой футов в пятьсот. Позиции русских были как на ладони: из окопов выплывали клубни ружейных выстрелов, за ними маячили бородатые лица. Строго слева располагался большой редут, набитый вражеской артиллерией и пехотой; выше и удаленнее — другие батареи. Земля перед редутом была густо усеяна телами наших солдат, но те невзирая на град огня упрямо ползли вверх от реки. И далее, по всей длине возвышенности, наши продолжали атаковать: нестройная масса красных курток и белых перекрестных ремней прокладывала себе путь — падая, разбредаясь, снова собираясь и идя дальше. На протяжении мили, насколько можно было судить, англичане карабкались на этот проклятый склон, усыпая его мертвыми телами и прокладывая путь к позициям врага.

«Лучше быть здесь, чем там», — думаю я и тут вдруг осознаю, что мы находимся на самом виду, без малейшего укрытия, а русская инфантерия расположилась всего в сотне ярдов от нас. Мы совсем оторвались от нашей пехоты, благодаря этому идиоту Раглану, — вот он сидит в своем синем мундире, фалды которого хлопают на ветру, в украшенной плюмажем шляпе, спокойный, будто в театр пришел. Поднося единственной рукой к глазу подзорную трубу, генерал бросил поводья, управляя лошадью одними коленями. Над нами свистело столько пуль, что трудно было понять, стреляют они в нас прицельно или нет.

И тут на самой вершине, за батареями, мы замечаем русскую пехоту, спускающуюся по склону — огромная темная масса, плотная, как сардины в банке, шеренга за шеренгой медленно и неумолимо двигалась к батареям, явно намереваясь обрушиться на нашу пехоту внизу. Строй выглядел неудержимым, и Раглан, глядя на него, присвистнул сквозь зубы.

— Святой Георг, тут не промахнешься! — восклицает он и, обернувшись, перехватывает мой взгляд. — Флэшмен, гони живее! Пушки!

Как понимаете, мне не требовалось повторять дважды.

— Оставайся здесь! — бросаю я Вилли, и вот мой скакун уже мчится вниз по склону, как ошпаренный. На берегу обнаружились готовящиеся к переправе орудийные расчеты, и я крикнул им, чтобы поторопились к хребту. Лошадей безжалостно нахлестывали, заставляя выбираться на скользкий берег, пушки опасно раскачивались на станках. Один из наших ординарцев прибыл с поручением указать им позиции, артиллеристы стали огибать главные силы. Когда я вернулся назад — не слишком поспешая — первые залпы уже обрушились на фланг русской колонны.

Хаос правил бал на всем протяжении берегового обрыва, на нашем же холмике царил настоящий ад. Через него шла пехота: мокрые от пота, красные, покрытые копотью лица; примкнув штыки, солдаты спешили наверх, к русским позициям. Они орали и визжали как сумасшедшие, не обращая внимания на кровавые бреши, проделываемые в их массе русским огнем. Я видел, как двоих разнесло в ошметки, когда рядом с ними взорвалась граната, другой пехотинец кричал, лежа с оторванной по бедро ногой. Я посмотрел на Раглана — тот вместе с парой ординарцев готовился спуститься с холма; посмотрел на Вилли — он был на месте, без шляпы, крича, как чокнутый, наступающим пехотинцам.

И тут, бог мой, он выхватывает саблю и направляется вместе с пехотой на склон, к ближайшей батарее. Его конь споткнулся, но оправился, а он замахал клинком и завопил: «Ура!»

— Вернись, немецкий придурок! — закричал я, и Раглан, должно быть, услышал, так как натянул поводья и обернулся.

Даже среди криков, пальбы и канонады, занятый судьбой всей битвы, этот, обычно глуховатый, старик уловил мои слова. Посмотрев на меня, на Вилли, скачущего наверх среди инфантерии, генерал заорал:

— Флэшмен, за ним!

Возможно, будь этот приказ адресован любому другому офицеру, он был бы немедленно принят к исполнению. На глазах начальства, и все такое. Но мне стоило глянуть на тот прочесываемый свинцом склон, густо усеянный телами, и на этого идиота, мчащегося среди пуль и крови, чтобы решить для себя: «Ей-богу, пусть делает, что хочет, только без меня».

Я не двигался, и Раглан рявкнул рассерженно еще раз, я же развернул скакуна к нему и, поднеся руку к уху, переспросил: «Что, милорд?» Он снова закричал, тыча указательным пальцем, и тут благословенный снаряд врезался в землю промеж нас, и пока оседал взметнувшийся фонтан грязи, я воспользовался моментом и проворно выкатился из седла.

Я с трудом вскарабкался назад, словно контуженный, а он, чтоб ему провалиться, был все еще тут и выглядел очень обеспокоенным.

— Флэшмен, принц! — орал Раглан, пока один из ординарцев не ухватил его за рукав, показывая направо, и они уехали, оставив меня полулежащим на гриве лошади, а Вилли в сотне ярдов впереди, в гуще атакующей пехоты, напротив бруствера батареи. Раздался залп, Вилли покачнулся в седле, выронил саблю и повалился назад, выпустив из рук поводья, падая прямо под ноги инфантерии. Я видел, как он прокатился пару ярдов и замер, а пехотинцы перешагивали через него.

«Господи, — пронеслась у меня мысль, — с ним все кончено».

Когда наши парни ворвались на батарею и стрельба стала стихать, я стал осторожно пробираться вперед, лавируя между ужасными кучами убитых, умирающих и раненых; в ноздри бил запах крови и пороха, а жуткий хор из криков и стонов звенел в ушах. Я упал на одно колено перед крошечной фигуркой — единственной, одетой в синее среди алого моря. Он лежал лицом вниз. Я перевернул его, и меня вырвало. У него осталась только половина лица: один глаз, одна бровь, щека — другая сторона превратилась в бурое месиво из крови и мозгов.