Флэшмен на острие удара - Фрейзер Джордж Макдональд - Страница 38

«…Не знаю даже, что думать о Флэшмене. Все в доме его любят, в особенности граф, и я боюсь, что Валя к нему тоже неравнодушна, — и это неудивительно, должен признать, глядя на этого рослого, красивого парня — (Молодчина, Скороход, так держать). — Я сказал „боюсь“, так как иногда вижу, с каким выражением он смотрит на нее, и, вспоминая, каким скотом был Флэшмен в Рагби, тревожусь за ее невинную чистоту. О, надеюсь, я не прав! Я говорю себе, что он изменился, — как же иначе мог этот лживый, трусливый, злобный, задиристый подхалим (ну же, попридержи коней, приятель) превратиться в истинно бравого и отважного солдата, каковым Флэшмен, без сомнения, является? И все-таки я боюсь: мне известно, что он не возносит молитв, богохульствует, хранит злые мысли, и плохая сторона его личность никуда не делась. Ах, бедная маленькая Валя! Впрочем, старый друг мой, я не вправе позволить овладеть мною темным подозрениям. Мне необходимо думать о нем хорошо, и я лелею надежду, что мои молитвы помогут ему встать на верный путь, и он, вопреки моим сомнениям, проявит себя наконец как истинный джентльмен-христианин».

Выгода быть мерзким ублюдком состоит в том, что просьбы смилостивиться над твоей душой так и летят к Господу. Если толстый том молитв, вознесенных моими благочестивыми врагами, чего-нибудь стоит, у меня больше надежды на спасение, чем у архиепископа Кентерберийского. Утешительная мысль.

Время текло: подошло и минуло Рождество; и по мере того, как проходили месяцы, я все глубже впадал в сонное, тоскливое оцепенение. Я размягчился, потерял бдительность, а силы ада готовились тем временем затянуть петлю.

Случилось так, что незадолго до «бабьей зимы», как называют русские февраль, прибыл на недельную побывку домой муж Вали. Им оказался дружелюбный, начитанный парнишка, отлично ладивший с Истом, но явно бывший на плохом счету у графа. Он выложил нам новости из Севастополя: осада все еще продолжается, и конца ей не видно, чему я совсем не удивился. Пенчерьевский даже не взглянул на зятя, с хмурым видом удалившись к себе в кабинет, и стал пить. Меня граф захватил себе в помощь, и я заметил, как он бросает в мою сторону долгие, задумчивые взгляды, от которых мне становилось не по себе, и ворчит что-то под нос, прежде чем опрокинуть очередную рюмку коньяку под ироничный тост в честь «счастливой молодой пары», как по обыкновению называл их.

Потом, ровно через неделю после отбытия мужа Вали, — при этом мне показалось, что «последнее прости» со стороны молодой супруги было не слишком теплым, когда я, позевывая, коротал время в гостиной за чтением одного русского романа, входит тетя Сара и спрашивает, не скучно ли мне. Я был несколько обескуражен, так как она вообще редко разговаривала или обращался ко мне напрямую. Окинув меня взором с головы до пят и не дрогнув при этом ни единым мускулом своей лошадиной физиономии, дама вдруг заявляет:

— Что вам нужно, так это русская баня. Превосходное средство против долгой зимы. Я прикажу слугам приготовить ее. Идемте.

Мне слишком лень было препираться, так что я надел tulup [69]и поплелся следом за ней к одной из самых дальних дворовых построек, расположенной за оградой дома. Мела адская вьюга, но несколько слуг поддерживали большой огонь под установленной в снегу решеткой. Тетя Сара ввела меня внутрь, чтобы показать, как тут все устроено. Баня представляла собой внушительное бревенчатое строение, разделенное посередине высокой перегородкой. В той половине, где мы стояли, располагался деревянный помост, похожий на прилавок мясника, окаймленный небольшой канавкой, проделанной в полу. Следом за нами входят крепостные, таща металлические носилки с огромными раскаленными камнями, и складывают булыжники в эту самую канаву; жар стоит невообразимый. Тетя Сара поясняет, что человек, раздевшись, ложится на помост, а слуги закачивают через отверстия в фундаменте холодную воду, которая, попав на камни, обращается в пар.

— Эта половина для мужчин, — говорит Сара. — Та — для женщин, — она указала на проем в перегородке. — Спрятав в закрытом чуланчике одежду, вы укладываетесь на помост и лежите неподвижно, позволяя пару окутать вас. — Она окинула меня равнодушным взглядом. — Дверь закрывается изнутри. — И удалилась на свою половину.

Это было нечто новенькое, так что я разделся и улегся на помост. Тетя Сара отдала из-за перегородки команду, и вода хлынула, как Ниагара. Она заплескалась и зашипела на камнях, и в мгновение ока комната окуталась почти лондонским туманом. Пар обжигал, обволакивал, тебе оставалось судорожно глотать воздух и лежать, потея и краснея как рак. Было чертовски горячо и душно, но не без приятности, и я лежал, отмокая. Время от времени подливали еще воды, пар становился все гуще, и я погрузился почти в полудрему, когда голос тети Сары раздался вдруг прямо у меня под боком.

— Лежите спокойно, — говорит она.

Вглядываясь сквозь туман, я различил фигуру, завернутую в простыню. Ее длинные черные волосы ниспадали мокрыми прядями, обтекая правильное, невозмутимое лицо. Меня вдруг обуяли мысли, которые Ист назвал бы не иначе как темными. В руке у нее была связка березовых веток; она положила мне на плечо влажную руку и хрипло промолвила:

— Это высшее удовольствие бани. Не шевелитесь.

И тут, в этой адской жаре, она принялась нахлестывать меня: сначала легко, поднимаясь от ступней к плечам и обратно, потом с каждым разом все сильней и сильней, пока я не начал вскрикивать. Поддали еще пару, она перевернула меня и стала обрабатывать грудь и живот. Во мне проснулся интерес, так как, хотя было немного больно, эффект получался воистину бодрящий.

— Теперь меня, — говорит Сара, жестом приказывая мне встать и взять веник. — Русские дамы часто пользуются крапивой, — продолжает она, и голос ее чуть-чуть дрогнул. — Я же предпочитаю березу — это жестче.

В мгновение ока она выскользнула из простыни и улеглась лицом вниз на помост. Я буквально пожирал глазами это стройное обнаженное тело, но тут чертовы крепостные добавили еще пара, и я стал хлестать, от души охаживая ее. Сара вздыхала и постанывала, я же наяривал, как одержимый, так что ветки трещали; когда пар осел, она перекатилась на спину — рот приоткрыт, глаза широко распахнуты, — подвинулась поближе ко мне и простонала:

— Ну же! Давай! Пажалста! Яхочу! Давай же! Пажалста!

Мне ли не распознать признаки легкого озорного флирта? Так что, хлестнув ее пару раз напоследок, я заскочил наверх, пылая от страсти. Господи, сколько мне пришлось терпеть! Но в силу своей извращенности я дразнил ее до тех пор, пока она не притянула меня к себе, вздыхая и царапая ногтями мою спину, и мы стали кататься по помосту, окутанные облаками пара. Сара извивалась и билась так, что стало страшно, не свалимся ли мы с помоста прямо на раскаленные камни. Наконец, когда я остался лежать, совершенно опустошенный, она соскользнула с досок и обдала меня целым ведром холодной воды. Вспоминая это и другие ощущения, я удивляюсь, как мне удалось пережить баню.

Как ни удивительно, я почувствовал себя лучше: хоть русские и варвары, у них есть несколько превосходных вещей, и я до сих пор благодарен Саре — без сомнения, самой лучшей в мире тете.

В своем тщеславии я полагал, что она затеяла эту банную оргию чисто из желания скоротать долгую зиму, но оказалось, что тут крылась и другая цель, в чем мне предстояло убедиться на следующий день. Вещь это, безусловно, дикая и невообразимая, для таких, как мы с вами, но в этой феодальной России… Впрочем, обо всем по порядку.

После обеда Пенчерьевский предложил мне проехаться верхом. Удивительно было не это, а его поведение: он был молчалив и сдержан. Если бы речь шла не об этом жестоком самодуре, я бы сказал, что граф нервничает. Отъехав от дома на некоторое расстояние, мы шагом пустили коней брести по заснеженным полям, и тут он вдруг заговорил, — и о чем бы вы думали — о казаках. Поначалу полковник нес всякую чушь: как казаки скачут, поджав колени, словно жокеи (это я и сам подметил), и как отличить уральца от черноморца: у первых на голове овечья шапка, у вторых — берет с длинным хвостом. Полковник рассказывал, как его собственное племя — запорожских казаков, или кубанцев, являющихся лучшими среди всех, несколько поколений назад переселили по указу императрицы на восток, под Азов, но он, Пенчерьевский вернулся на свою исконную землю, где и намерен обосноваться, вместе со своим потомством, на веки вечные.