Жизнь Александра Флеминга - Моруа Андре - Страница 55

В Севилье среди прочего Флемингу подарили сомбреро, которое оказалось ему мало, пришлось разыскивать другое.

Толедо. Греко. Гойя... В машине до дома Мараньона. Вид на Толедо. Великолепный дом и очаровательная семья. Завтрак на открытом воздухе. Очень приятно. Очередные подарки: нож для разрезания книг (лезвие сделано в Толедо); кукла; огромная сигара; книги и среди них стихи Скотта...

Наконец после пребывания в Кордове и Хересе Флеминг приехал в Мадрид. Столица, естественно, пожелала своим приемом превзойти Барселону. Много цветов. Королевские апартаменты в отеле «Риц». Ужин в гольф-клубе с герцогом Альба, «который был очарователен и утверждал, будто ужинал со мной в Оксфорде, но он ошибается».

Флеминг был награжден большим крестом Альфонса X Мудрого и получил звание доктора Мадридского университета, ему пришлось облачиться в голубые тогу, плащ и причудливый головной убор. Ему надели на палец кольцо, преподнесли белые перчатки, он поднялся на кафедру за человеком, который нес булаву, и произнес речь, а его друг Бустинса перевел ее на испанский язык. Когда Флеминг вернулся в Лондон и доктор Хьюг спросил его, какое из докторских званий доставило ему больше всего удовольствия, он ответил не колеблясь: «Мадридское... Мне там подарили тогу и плащ».

В общем это было путешествие из «Тысячи и одной ночи», но очень утомительное, так как они не имели ни минуты передышки. Его жена уезжала из Лондона нездоровой, а в Мадриде совсем слегла. В Лондон они вернулись самолетом 14 июня. В последующие месяцы состояние Сарин все ухудшалось. Она уже не могла сопровождать мужа в его путешествиях. А он вынужден был выполнять данные обещания.

Его избрали почетным гражданином Челси, и это доставило ему удовольствие. В своей речи он говорил об Уистлере43, о Тернере44, о своем любимом клубе художников. «Челси нельзя себе представить без художников... Искусство, в самом широком смысле этого слова, принадлежит к немногим действительно важным вещам. Премьер-министрам и министрам финансов отводится большое место в газетах, но, как только они уходят от власти, их забывают. Лишь человек искусства бессмертен».

В 1949 году Флеминг был избран членом папской Академии наук. Он поехал в Рим и был принят папой. Вернувшись в Лондон, он вскоре отплыл на «Куин Элизабет» в Соединенные Штаты, где обещал присутствовать при учреждении Оклахомского фонда для научно-исследовательской работы. Он попытался отказаться от этой поездки, ссылаясь на то, что уже немолод, а Оклахома слишком далеко, но потом согласился, решив, что это его долг. Он не пожалел, что поехал – там он встретился со своими «старыми друзьями по пенициллину», был произведен в kiowa индийским вождем в национальном костюме и произнес на открытии фонда одну из своих лучших речей.

«Исследователю знакомы разочарования; долгие месяцы работы в неправильном направлении, неудачи. Но и неудачи бывают полезны; если их хорошенько проанализировать, они могут помочь добиться успеха. А для исследователя нет большей радости, чем сделать открытие, каким бы маленьким оно ни было. Оно дает ему мужество продолжать свои искания...»

Затем он заговорил о слишком благоустроенных зданиях научных учреждений. Он уже не раз осуждал ненужные украшения и мраморные дворцы.

«Переведите исследователя, привыкшего к обычной лаборатории, в мраморный дворец, и произойдет одно из двух: либо он победит мраморный дворец, либо дворец победит его. Если верх одержит исследователь, дворец превратится в мастерскую и станет похож на обыкновенную лабораторию; но если верх одержит дворец – исследователь погиб.

Вспомним, какую великолепную работу проделал юный Пастер на одном из парижских чердаков, где летом в середине дня становилось невыносимо жарко. Я сам наблюдал, как в начале века работал Алмрот Райт со своей группой в двух маленьких комнатах больницы Сент-Мэри, а ведь их работа привлекала в крошечную лабораторию бактериологов Нью-Йорка, Колорадо, Калифорнии, Орегона и Канады. О моей собственной лаборатории одна американская газета писала, что она напоминает «заднюю комнату в старой аптеке», но я не променяю ее на самое большое и роскошное помещение... Я видел, как прекрасная и сложнейшая аппаратура делала исследователей совершенно беспомощными, так как они тратили все свое время на манипулирование множеством хитроумных приборов. Машина покорила человека, а не человек машину».

Другими словами, исследователю требуется полезное, эффективное оборудование, а отнюдь не роскошное.

«Но я был бы огорчен, – добавил Флеминг, – если бы вы подумали, будто я против хорошего оборудования. Лабораторные приборы для исследователя – это орудия его труда, а хороший рабочий должен иметь хорошие орудия».

Флеминг сделал большие успехи в ораторском искусстве, и теперь его простые, убедительные выступления производили впечатление. Он вводил в них свой, флеминговский юмор. «Иногда находишь то, чего и не искал, – говорил он. – Например, один инженер пытался синхронизировать движение лопастей винта со стрельбой из пулемета, а нашел чудесный способ воспроизводить мычание коровы». Или: «В течение сорока восьми лет, проведенных мною в больнице Сент-Мэри, я создал себе весьма полезную репутацию самого отвратительного оратора на свете, считалось, что мне нельзя давать слово на торжественном ужине, и поэтому меня никогда не просили выступать. Год назад газета „Обсервер“ написала, что я слишком люблю правду, чтобы быть хорошим оратором. Прошу задуматься над этими словами всех блестящих ораторов, которых мы только что слышали».

В Оклахоме ходил слух, что одна пожилая дама, пожертвовавшая большую сумму в Фонд, удостоилась чести познакомиться с сэром Александром и спросила его, чем он объясняет свой успех. Он будто бы ответил: «Полагаю, что богу угодно было получить пенициллин, поэтому он и создал Александра Флеминга». Когда ему пересказали этот анекдот, он ничего не сказал, но и не внес эту историю в папку «Мифы о Флеминге»; видимо, история была правдива. На обратном пути из Оклахомы он побывал во многих лабораториях. Его познакомили с ауреомицином и хлоромицетином. Семья антибиотиков все разрасталась.

Вернувшись в Лондон, он застал жену в тяжелом состоянии. Своим друзьям по больнице он горестно говорил: «Она не встанет». Миссис Макмиллан пришла проведать Сарин. Флеминг сам открыл дверь. «Я никогда не забуду, – пишет Макмиллан, – с каким выражением лица он сказал: „Самое ужасное, что пенициллин не может ей помочь... Его еще не умели производить, когда умер Джон, а теперь его производят, но Сарин он бесполезен“. Флеминг ухаживал за женой с бесконечной нежностью. Она умерла в ноябре 1949 года. Ее смерть была для Флеминга тяжелым ударом. Он сказал своему старому и любимому другу, доктору Юнгу: „Моя жизнь разбита“. В течение тридцати четырех лет Сарин была его подругой, придавала ему бодрости в трудное время, вместе с ним работала в их саду и помогала ему стойко выдержать успех, когда, наконец, пришла слава.

Похоронив ее, Флеминг в тот же день пришел в лабораторию и, как всегда во время чаепития в библиотеке, занял свое место во главе стола. Он не говорил о своем горе, но постарел на двадцать лет. Глаза у него были красные. В течение нескольких недель он выглядел трогательным старичком с дрожащими руками. Он стал еще позже засиживаться на работе и закрывал дверь в свою лабораторию, чего раньше никогда не делал.

Каждый вечер он по-прежнему бывал в клубе художников и оставался там дольше, чем раньше. В опустевшем доме ему было одиноко и тоскливо. Придя из клуба, он, чтобы скоротать вечер, с грустью перевешивал картины. Этажом выше жила сестра Сарин – Элизабет, вдова Джона Флеминга. Сестры-близнецы были очень похожи внешне, но совершенно разные по характеру. Насколько Сарин до болезни была веселой, шумной и жизнерадостной, настолько Элизабет была меланхоличной, особенно после того, как потеряла мужа. После смерти Сарин она часто впадала в состояние депрессии. Флеминг, по своей доброте и преданности родным, предложил ей обедать вместе. Некоторое время с ним жили еще его сын Роберт и племянник – оба студенты Сент-Мэри. Но затем Роберт стал проходить практику в больнице, а позже, в 1951 году, уехал в колонии отбывать военную службу. Сэр Александр оказался в полном одиночестве. На субботу и воскресенье он уезжал в Редлетт, к своему брату, но всю неделю этот еще не старый человек с молодой душой все вечера проводил с пожилой и больной женщиной. К счастью, умная и преданная Алиса Маршалл – она вела хозяйство с тех пор, как слегла Сарин, – прилагала все усилия, чтобы сделать для него жизнь, насколько это было возможно, спокойной и терпимой.

43

Уистлер (1834—1903) – американский художник.

44

Тернер (1775—1851) – английский художник.