Граница - Левин Минель Иосифович - Страница 35

Помню, подводят к вольеру. Там злобный кобель, темно-серый, с мощной грудью. Ощерился. Клыки — в палец...

— Твой, — говорят. — Кличка — Рекс.

— Это Рекс? — спрашиваю.

— Рекс.

Надо же такое совпадение!

— Ну, иди, знакомься.

Я — к вольеру. Рекс скалит зубы. Страшно, но иду. Он бросается на решетку. Лапы — как у медведя. Сейчас, думаю, перешибет.

— Рекс! — зову нежно.

Куда там: разорвет.

Так и ушел ни с чем.

В обед приношу кашу. Проталкиваю миску палкой под решетку. Он впивается зубами в палку. Хочу вырвать — не могу. Бросаю палку, и он разжимает челюсти.

— Ешь! — говорю.

А он в сторону миски не смотрит.

Я стою, уговариваю. Рекс рычит только. Обозлился я и ушел.

Через некоторое время — опять к нему. Миска чистая. Я обрадовался. За палку и тащу к себе миску.

Рекс — лапой по миске. Отлетела она в дальний угол. Не достать.

Тут сержант, инструктор:

— Подружились?

— Еще как! — говорю.

Вечером надо кормить Рекса, а миски нет. Стыдно сознаться, что отобрал у меня Рекс миску. Ну, были кое-какие сбережения. Я — в военторг. Купил миску. Иду в раздаточную.

— Что это у вас за миска? — спрашивает сержант.

— Особенная, — говорю. — Чтобы не путать.

Несу Рексу ужин.

Рычит и опять к прыжку изготовился. Я — за палку. Втиснул миску под прутья и рванул палку назад. Только полоснул по ней Рекс клыками, а схватить не успел.

Утром та же история. Подхожу за миской, и эта — в дальнем углу. Рекс лежит тихо. Положил морду на лапы.

Потоптался я, потоптался. Нашарил мелочишку в кармане и знакомой дорогой — в военторг.

Опять в раздаточной:

— Что это у вас вчера зеленая миска была, а сегодня — синяя?

— И вчера была синяя, — говорю. А сам глаза отвожу.

Иду с полной миской к Рексу. Ничего. Не рычит. Без палки толкаю к нему миску. Подошел он к ней, понюхал, и нос воротит.

— Ешь.

Не ест.

— Ешь!

Зле берет, а ничего не могу поделать.

Спрятался я за угол. Наблюдаю из своего укрытия: стал есть. Вот бестия!

Подождал я, пока он миску вылижет, и опять подхожу. А он словно играет: бац лапой по миске, и летит она в угол.

Я схватил камень, и тут мою руку перехватили.

Инструктор:

— Так дело не пойдет.

— Что же теперь?

Дает он мне поводок:

— Выводи на прогулку.

— Как?

— Заходи в вольер и приласкай.

— Да вы что?

— Только смело иди. Ну?..

Понимаю: он опытней. Зря говорить не будет. Но как идти?

— Давай, давай, — подбадривает он.

Ну, я иду.

Рекс насторожился.

Я отпираю запор. Скрипит дверца. Ноги будто приросли к земле. И голос вроде не мой:

— Хорошо, Рекс, хорошо.

Он ощерился. Рычит:

— Смелей! — подбадривает сержант.

И, поверите, ничего.

Погладил я Рекса. Пристегнул к ошейнику поводок. Он охотно пошел гулять. Засиделся, видно.

Так мы с ним и подружились.

Через несколько дней началась дрессировка. Я с первых же дней приучал его к дисциплине. Конечно, и тут инструктор помогал.

В школе я понял, что дрессировка — сложная наука и одним сахаром тут не отделаться. Научить собаку трудно. Здесь мало воспитать условный рефлекс на команду или жест. Надо совершенствовать его до безотказности.

Возьмем самый простой прием дрессировки: посадка.

Рекс садился охотно, но сразу вскакивал. Я строго повторял команду и резко дергал поводок. Он посидит две секунды и поднимается. Еще строже повторяю команду, нажимаю на спину. Сидит.

— Хорошо, — говорю я и даю сахар. — Гуляй!

Потом снова его сажаю и, если он вскакивает без команды, дергаю поводок.

Он садится и повизгивает. А я про себя считаю до десяти. Только тогда даю сахар и разрешаю встать.

На другой день Рекс высиживал уже пятнадцать секунд. А через неделю — минуту. Затем он перестал визжать и терпеливо ждал лакомства. Получит — встанет.

Прошло еще некоторое время, и он стал сидеть пять минут, десять — сколько угодно.

Или, скажем, прорабатываем учебный след. Вдруг, откуда ни возьмись, чужая собака. Рекс вначале бросал след и — за ней.

— Фу! — говорил я резко и дергал за поводок так, чтобы ему было больно. «Фу» — команда запрещающая, и Рекс научился это «понимать».

А я тоже учился терпению.

...Помню, уже после окончания школы, на заставе, несли мы службу в плавнях. Ночь темная. Накрапывал дождь. Река шумела. В такую погоду вся надежда на собаку.

Я хорошо изучил Рекса. Поведет ушами, значит, учуял кого-то. Отпустит — ничего страшного нет. Ну, может, хорек, может, кабан. И всё-таки чуть он шевельнется, я настороже. Зря он шевелиться не будет. Лежит, прижмется ко мне, точно заснул. А сам всё слышит.

В ту ночь обстановка на участке была напряженная. Начальник заставы, отправляя нас в наряд, сказал: возможно нарушение границы.

Лежим час, другой. Рекс не шелохнется. А дождь то припустит, то затаится. У Рекса шерсть мокрая, но терпит, не отряхивается. Знает: нельзя.

Еще час прошел. Скоро рассвет. Вдруг Рекс настораживается. Тычется мордой в ладонь.

— Слушай!

Он застыл, к прыжку изготовился. Теперь и я слышу: идет кто-то.

— Фу! — шепчу одними губами.

Так мы взяли нарушителя.

В другой раз — сложней.

Мы преследовали неизвестного. Он видно хорошо знал местность и спешил к большому селу, где его следы могли затеряться. Дважды дорогу пересекала речка. Рекс волновался, потому что нарушитель хотел сбить нас со следа и забирался в воду. Но Рекс снова находил след и рвался вперед.

Мы настигли нарушителя в кустарнике, за которым начиналась церковная ограда. Перемахни он через нее, и трудно сказать, как бы дальше развернулись события.

Я спустил Рекса с поводка. Он сшиб нарушителя, прижал к земле.

— Фу!

Слушается.

— Встать. Руки вверх! — и пока мой напарник обыскивает задержанного, снова беру Рекса на поводок.

Мужчине лет тридцать. Зарос щетиной. Брюки полувоенного образца. В заднем кармане пистолет. В потрепанном бумажнике — советская валюта, билет на поезд, командировочное удостоверение. Сапоги сбиты. Стали конвоировать — прихрамывает на левую ногу.

Мы вели его на заставу, разгоряченные погоней, довольные, что всё обошлось благополучно.

Вдруг он останавливается. Мы шли среди камышовых зарослей. До заставы уже недалеко.

— Не могу идти дальше, — прохрипел нарушитель и попросил разрешения снять сапоги. Я был еще неопытным. Разрешил.

Он сел на дороге. Стянул сапог. Засунул руку в голенище.

— Так и есть — гвоздь, — сказал он и рванул руку.

Мы не успели опомниться, как Рекс бросился на него. Неизвестный вскрикнул, разжал кулак и... выронил пистолет. Где он там у него в сапоге помещался, просто удивительно.

Этот урок я запомнил на всю жизнь.

...Чувствую себя неловко с того самого момента, как мне вручили телеграмму. Почему я? Ведь на заставе я без году неделя. По-моему, передавать опыт воспитательной работы должны другие.

«Поезжайте спокойно, — говорил мне начальник заставы. — Год — срок немалый. Всё, как и мы, знаешь...

Так то так, но лучше было послать в командировку Хабибуллина или младшего сержанта Ломовицкого. Он теперь у нас секретарь комсомольской организации и удивительно быстро вошел в курс дела.

Однако лечу я. Лечу на нашем, пограничном, самолете. Они, наши летчики, тоже «ходят» в наряд.

Командир самолета — Леонид Дмитриевич Антонов, широкий в плечах, коричневый от загара. Смотрит, прищурясь не то от яркого солнца, не то по привычке. В такие глаза не заглянешь.

Только что командир подразделения, не задумываясь, назвал Антонова лучшим летчиком.

Но Антонов пожимает плечами:

— Подвигов не совершаем, нарушителей сами не ловим. При чем тут лучший?.. Таких у нас пруд пруди...

После семинара, в порядке «премии» получаю разрешение «пойти» в наряд.

Рассвет наступает сразу. К этому времени «АН-2» ложится на курс. Внизу, среди песчаных барханов, вьется река-граница.