Поединок. Выпуск 10 - Хруцкий Эдуард Анатольевич - Страница 69

Открыли нижний люк, выбрались в блаженный холод февральской ночи, захрустели унтами по снежку, выстроились под крылом. Докладывать и отвечать на вопросы пришлось Филину. Потом осматривали пробоину. Встречавшие цокали языками и качали головами, хвалили авиационную промышленность, конструктора и весь экипаж, уточняли сроки ремонта.

Командир полка спохватился, хлопнул Филина по заснеженному плечу:

— Поздравляю, отец! Дочка! — И, обернувшись к генералу, пояснил: — Третья дочка, товарищ командующий! Ждали пилота, а приняли стюардессу!

Генерал прогудел в ответ что-то веселое и ободряющее. Но Арсений его не слушал. Он улыбался тайным мыслям: «Договор был насчет сына…»

Дежурный тягач, рыча мотором, осторожно катил бомбардировщик в ангар ремонтных мастерских. Луна плыла над сопками маленькая — с копеечку.

ВИКТОР ПРОНИН

ИЗ САМЫХ ЛУЧШИХ ПОБУЖДЕНИЙ

Участковый инспектор Илья Николаевич Фартусов не считал, что ему крепко повезло в жизни. Он не был уверен и в том, что вообще везение, как таковое — дело хорошее. Его непредсказуемость раздражала Фартусова. Даже к выигрышу ковра или хрустальной вазы он относился не то чтобы неодобрительно, но как-то настороженно. Везение выходило за рамки обычных жизненных правил, более того, как полагал Фартусов, эти правила разрушало. Выиграв нечто ценное, люди теряли самообладание, совершали необдуманные поступки, а некоторые доходили до того, что относили везение на счет собственных достоинств и тут же принимались пересматривать отношения с ближними, требуя большего к себе почтения.

А вот этого Фартусов терпеть не мог. Не любил он превосходства кого бы то ни было над кем бы то ни было. Это говорило о натуре справедливой, даже воинствующей. Но подобное отношение к окружающей действительности создавало ненужные конфликты с начальством, которое чуяло здесь нечто рисковое, где-то рядом таился скрытый смысл, вызов.

Чтобы уж представить Фартусова нагляднее, надо сказать, что он носил усы, которые ему очень шли, и форму, которая ему тоже шла. И к усам, и к форме Фартусов относился со вниманием, следил, чтобы ни один волосок, ни одно пятнышко не портили впечатление, не давали бы повода относиться к нему снисходительно или, упаси бог, с пренебрежением. Его ставили в пример, при случае допускали к трибуне, по праздникам фотографировали в районную газету или на доску Почета. Фартусов не возражал. Но напрягался и страдал, когда его хвалили, к трибуне поднимался неохотно, словно преодолевая что-то в себе, фотографировался с радостной улыбкой, однако, если была возможность ускользнуть, ускользал.

События, о которых пойдет речь, начались с того, что у Фартусова на кухне сломался кран. Повертев ручки, постучав по ним отверткой, кусачками, ключами, он убедился в полной своей беспомощности и отправился к слесарю, Женьке Дуплову. Фартусову он не нравился. Длинный, разболтанный, вечно покрикивающий, поплевывающий, посвистывающий. К нему на поклон отправлялись как к барину, с подношениями. Женька дары осматривал придирчиво, отвалив нижнюю губу с приклеенной на ней сигареткой. Мог и пожурить, дескать, скупишься, бабуля, нехорошо.

Женька Дуплов обосновался в полуподвале пятиэтажного дома. Произошло это совсем недавно, и Фартусов, попав сюда впервые, присматривался, чувствуя, что ему еще придется здесь побывать. Дверь оказалась обитой железом, возле щели красовалась надпись, сделанная масляной краской: «Для заявок». «Ишь ты! — восхитился Фартусов. — Оказывается, не всегда и примет товарищ Дуплов».

Фартусов постоял, привыкая к полумраку. У стены валялись несколько старых велосипедов, ведра, в углу стояли метлы — видимо, подвалом пользовался и дворник. Из-за двери доносились голоса, пробивался свет. Там-то и была мастерская.

— Не помешал? — Фартусов возник на пороге, улыбаясь широко и доброжелательно. Но то, что он увидел, если не насторожило его, то озадачило.

Хозяин почти лежал в старом кресле, выброшенном кем-то за ненадобностью. Свесив ноги со стола, сидел первый нарушитель спокойствия Жорка Мастаков — черноглазый, со свернутым носом и нечесаными патлами. Его дружок Ванька Жаворонков вертел тиски. Все улыбались, довольные друг другом, хотя Жорке и Ваньке вместе было примерно столько же лет, сколько одному Дуплову.

Едва переступив порог, Фартусов сразу понял, что все замолчали вовсе не из большого уважения к нему — в подвале наступила опасливая настороженность. Перед ним сидели противники. Возможно, они не нарушали законов и никогда их не нарушат, но между ними было какое-то единение, и Фартусов явно оказался лишним.

В начале своей деятельности Фартусов переживал, чувствуя отторгнутость, но потом понял, что подобное отношение — закономерное и здоровое. Сама должность делала его носителем чрезвычайных событий. Ведь не приходит участковый инспектор среди ночи с радостными известиями, и для вручения наград людей приглашают вовсе не в отделение милиции, что делать!

— Привет, начальник! — Женька поднялся из ободранного кресла, почтительно протянул руку.

— Вот, краник потек, — Фартусов развернул газетный кулек, в который ссыпал винтики, гаечки, прокладки. — Понимаешь, Евгений, в чем дело…

— Все понимаю. Не ты первый, начальник, не ты последний. С такими краниками здесь уж весь дом перебывал. У тебя это гнилье еще долго продержалось. Редко пользуешься, наверно? Все недосуг тебе? Все в бегах?

— Надо, — вздохнул Фартусов. Последние слова Женьки ему не понравились. Было в них что-то нехорошее, снисходительное. А этого, как известно, Фартусов не терпел.

— Я смотрю, Илюшка, мы с тобой первые люди в нашем микрорайоне! — Женька легонько похлопал Фартусова по плечу, чем вызвал опасливый восторг мальчишек. — Без тебя обходиться не могут, а уж без меня и подавно. Хотя кое-кто, наверно, не прочь твою должность сократить, а? — Дуплов был на голову выше Фартусова, уже начал лысеть, но не придавал значения этому печальному обстоятельству, поскольку было еще что причесывать.

— Не торопитесь, ребята, я ухожу. Не буду вам мешать разговоры разговаривать, — сказал Фартусов, заметив, что мальчишки начали потихоньку пробираться к выходу.

— Да какая там беседа! — воскликнул Дуплов. — Забежали ребята на минутку от жары дух перевести — вот и все. С ними побеседуешь, как же! Тюлька недосоленная.

И эти слова не понравились Фартусову. Непонятно, зачем Женьке оправдываться? Ясно же, что ребята сидели давно и не собирались уходить.

— Значит, зайдешь, да, Евгений?

— О чем речь!

Выйдя из подвала и привыкнув к свету, Фартусов обнаружил, что рядом стоит только Жорка. Ваньки Жаворонкова не было.

— А где дружок твой?

— Какой дружок? — на участкового смотрели бесстыже-невинные глаза мальчишки.

— Ага, понятно. Присядем? — Фартусов показал на скамейку.

— Вообще-то, я тороплюсь… И это… всякие дела… Может, как-нибудь в другой раз?

— Присядем, — Фартусов положил Жорке руку на плечо, чтобы и он не растворился в слепящем солнечном свете. — Как поживаешь, Георгий? — спросил он, когда Жорка все-таки дал себя уговорить и они расположились на горячей скамейке.

— Как когда… По-разному…

— По-разному — это хорошо. Но слухи ходят, что тебя все как-то в одну сторону заносит.

— Какую сторону?

— Криминальную, Георгий. Как раз по моей специальности. Говорят, в книжном магазине ты того… Открытки… Целую пачку поздравительных открыток… По случаю Восьмого марта… Сколько же тебе женщин поздравить надо было, а, Георгий?

— Наговаривают, — кривоватый Жоркин нос повело в сторону. — Хорошие люди не станут зря говорить.

— И это… на чужом балконе тебя видели.

— Кто видел?

— Тоже, наверно, плохие люди. Вот так, Георгий. Спросил бы лучше, на каком балконе, на чьем, когда?.. А ты сразу — кто видел? В таких случаях мои знакомые ребята говорят — раскололся. Видишь, как дом построили — ловкому человеку ничего не стоит с одного балкона на другой перебраться. Оно бы ничего, но некоторые, представляешь, Георгий, двери из квартиры на балкон оставляют открытыми — жара. Вот простаки, верно? Заходи — не хочу!