Аль шерхин (СИ) - "Elle D." - Страница 43

Впрочем, скоро он перестал так думать. Потому что Тхан вновь оказался прав - у Бадияра-паши было развитое воображение, и ему быстро приедалось однообразие.

Инди почти перестал выходить во двор: днём он спал, ибо каждую ночь Бадияр требовал его к себе и не отпускал почти до утра, или до тех пор, пока Инди не терял сознание от боли и постоянного напряжения. Иногда даже мысли об их с Тханом секрете не помогали: он временами попросту забывал, что эти руки принадлежат Тхану, и тогда за спиной его стоял тёмный и страшный некто, делавший ему больно. Когда однажды Бадияр дал Тхану кнут и приказал ему выпороть Инди, тот старался в полную силу: ни разу не придержал руки, не попытался смягчить или смазать удар. Позже, когда Инди лежал на животе и плакал от боли (евнухи намазали его кровоточащую спину целебным зельем, которое жгло так, будто раны посыпали солью), Тхан сидел рядом, гладя его по голове, и повторял, что не мог поступить иначе - Бадияр следил на ними неотрывно и сразу заметил бы, если бы Тхан попытался схитрить.

- И тогда он позвал бы Тарри, - тихо говорил голос, звучащий для Инди слаще самой прекрасной песни. - Я знаю, как бьёт Тарри - он мясо до кости вырывает...

И Инди судорожно сжимал его руку, потому что не мог говорить от боли, но в пожатии этом было и понимание, и прощение, и любовь.

Да, любовь была главнее всего.

Но так плохо бывало не всегда. А кроме того, у них оставались ночи. Точнее, предрассветные утренние часы, которые они использовали через раз, ибо чересчур уставали за ночь: Инди - от боли, Тхан - от того, что причинял ему эту боль. Но когда силы были, они тратили их без остатка, любя друг друга, и засыпали вместе, не страшась быть застигнутыми - Тхан спал очень чутко и всегда уходил до рассвета, раньше, чем Инди просыпался. Если усталость была не слишком сильна, они могли лежать рядом, глядя на блеклые звёзды на крохотном лоскутике неба, заглядывавшего в окно, и болтать о всяких пустяках. И это было так хорошо.

Инди пытался расспрашивать Тхана о прошлой жизни, о его родном доме - свою жизнь и свой дом он очень часто вспоминал, больше с любовью, чем с тоской, поэтому думал, что и Тхану приятно было бы поговорить об этом. Но юноша не был расположен к таким разговорам; Инди только и смог вытянуть из него, что название его королевства - Ольханна. Зато он охотно слушал Инди, и тот мог часами рассказывать ему про бескрайние равнины и густые хвойные леса Альбигейи, про скалистые фьорды и заливы цвета осеннего неба, про холодное северное море, сливающееся с облаками. Иногда он так увлекался рассказом, что совсем забывал, где они находятся, и счастье его в такие минуты было почти безграничным.

- Я бы хотел уметь так, как ты, - сказал ему однажды Тхан, когда Инди замолчал ненадолго, переводя дух и мысленно любуясь только что описанной картинкой.

- Как я? Что ты имеешь в виду?

- Быть таким... чистым. Помнить только хорошее.

- Плохое я помню тоже, - невесело усмехнулся Инди. - Только к чему о нём вспоминать?

- О том я и говорю. Расскажи ещё про твою страну.

Но и о плохом они тоже говорили. Инди рассказал Тхану всё, что случилось с ним с того дня, как они вдвоём со старым Тицелем выехали из Аммендала на торговом корабле. Он не вдавался в подробности, но иногда не мог сдержать дрожи в голосе, и всё же чувствовал, что должен, обязан рассказать Тхану всё это - он сам толком не понимал, зачем, но просто ему хотелось, чтобы у них не было никаких тайн... то есть у него бы не было тайн от Тхана - ответной откровенности он не требовал. Тхан слушал молча, лишь иногда чуть сжимая его обнажённое плечо или целуя в висок, когда голос Инди начинал дрожать особенно сильно. Иных проявлений сочувствия и понимания Инди не видел - и гадал, то ли это вечная тханова сдержанность, порой кажущаяся надменным безразличием, то ли он в самом деле не пережил и половины того, что выпало Инди, и не мог представить себе всё это в полной мере.

Вообще, он по-прежнему плохо понимал Тхана. Холодная надменность, величественность и резкость его никуда не исчезли, разве что немножко смягчились. Он всё так же мог иногда высмеять Инди, беззлобно, но метко, и взгляд его чаще бывал снисходительным, чем нежным. Но Инди не мог на него обижаться. Как обижаться на человека, ставшего для тебя единственной радостью жизни, единственным лучиком света в кромешном мраке? Инди любил в нём этот свет, эту радость, больше, чем его красоту и то наслаждение, которое он умел доставлять не хуже, чем боль. Рядом с ним он был не так одинок.

Порою он смутно думал, что эта любовь была тем единственным, что позволяет ему не сойти с ума.

И всё же ему было жаль, что Тхан не хочет открыться перед ним до конца, не решается ответить откровенностью на откровенность. Когда однажды Инди спросил, не пытался ли он как-то передать весточку своему отцу в Ольханну - ведь тот наверняка все эти годы не прекращал поиски пропавшего сына, единственного своего наследника, - Тхан нахмурился и ответил резко, почти грубо, что это не его ума дела. Инди насупился, но Тхан, видимо, сожалея о своей грубости, скользнул пальцами по его ключице, потом по груди к соскам, и Инди забыл обо всём. Как можно было на него обижаться... Иногда ему вспоминались сказки Северного Предела - среди них было много историй о прекрасных принцах, которые побеждали страшных огнедышащих драконов и спасали из плена тех, кого любили всем сердцем; и Инди фантазировал о том, как Тхан убивает стража, стоящего у входа в гарем, забирает его меч, пробирается в покои Бадияра и пронзает его насквозь, а потом они с Инди выходят из дворца и уезжают вместе... А в других фантазиях Инди сам был таким избавителем, сам убивал Бадияра и распахивал перед Тханом дверь их общей темницы... Он рассказывал об этих фантазиях Тхану, и Тхан смеялся.

- Ты ещё такой ребёнок, Аль-шерхин, - говорил он, и Инди обижался... на минуту - потому что как можно было обижаться на него дольше?

В конце концов случилось то, чего втайне боялись они оба: их разлучили, в их тайный мирок вторгся третий. В одну из ночей, войдя в опочивальню паши, Инди увидел там Тхана - и Тарри. Они стояли, не глядя друг на друга, и оба повернулись на звук его шагов. Бадияр попыхивал трубкой кальяна на ложе и широко улыбался, предвкушая изысканное представление.

- Решайте сами, как вы его поделите, - сказал он и качнул чалмой, веля начинать.

Он бросил им Инди, будто кость двум голодным щенкам, и жаждал увидеть, как они станут драться.

На миг Инди испугался, что они и впрямь будут решать дело дракой. Испугался не за себя, а за Тхана: он был мельче Тарри и явно слабее его, почти наверняка он проиграл бы бой и, что хуже всего, заработал бы несколько уродливых синяков - а синяки Бадияр-паша не любил почти так же сильно, как крики. Тхан, без сомнения, тоже понимал это. Он повернулся к Тарри, глядящего на него с вызывающей ухмылкой, слегка поигрывающего мускулами на правой руке - ну, нападай, мол. Несколько бесконечных мгновений глядели они друг другу в глаза, и Инди не понимал смысла этой битвы взглядов - а потом вдруг ухмылка Тарри угасла. Медленно, очень медленно Тхан повернулся, подошёл к Инди, сорвал с него тунику и бросил её Тарри. Тот поймал её на лету и демонстративно поднёс к лицу, шумно вдыхая запах и восторженно вздыхая. Его зелёные глаза хитро и понимающе блестели. Тхан толкнул Инди в плечо, и тот, подчинившись, как обычно, ступил вперёд, ещё не зная, что они собираются сделать. Ещё шаг - и он оказался прямо перед Тарри, и Тарри схватил его - боже, как же отличалась его хватка от любых, самых жёстких прикосновений Тхана! - развернул и наклонил, крепко держа за волосы. Вечно холодные ладони легли на его ягодицы, раздвинули, притянули ближе - и Тхан взял его сзади, а Тарри - спереди, трахая в рот, и Инди был распластан меж ними и в самом деле чувствовал себя костью, в которую с двух сторон впились собачьи зубы. Они сделали в точности то, что велел им Бадияр-паша: они его поделили, и каждому достался сладкий кусочек. Инди чувствовал Тхана в себе - впервые, потому что прежде тот не брал его никогда, лишь отдавал ему себя, - чувствовал его ритмичные уверенные толчки в своём теле и думал: "Он любит, любит, любит меня", - но отчего-то эта мысль теперь, когда его брал тот, кого и сам он любил всем сердцем, помогала гораздо меньше, чем когда кнут в руке Тхана выдирал полоски кожи из его спины и ягодиц. В ту минуту Инди почудилось, что это вовсе не Тхан, или что Тхану наплевать на него - он не мог видеть, но знал, что синие глаза немыслимой красоты прикованы не к нему, а к зелёным глазам юноши, который в тот самый миг толкался Инди в рот: они как будто занимались любовью не с ним, а друг с другом, посредством его тела, и резкие, яростные движения, которые они совершали, они назначали не ему, и даже не взору Бадияру-паши, но друг другу, ненавидя друг друга с такой неистовой силой, что она обращалась в похоть. Потом они поменялись местами: Тарри пристроился к Инди сзади, а Тхан - спереди, и теперь его рука была у Инди в волосах, не сжимая их, но поглаживая и перебирая так ласково, так трепетно, что Инди поразился, как мог допустить мысль, которая ещё минуту назад безраздельно им владела, и устыдился своих подозрений. Конечно, Тхан просто не мог поступить иначе: не в силах остаться с Инди наедине, он всё равно не отдал его Тарри целиком. Он сделал, что мог. Всё, что мог...