Двадцать лет спустя (часть вторая) (худ. Клименко) - Дюма Александр - Страница 77

— Я полагаю, — сказал Атос, холодно кланяясь, — что вашему величеству незачем обращаться к полиции, чтобы узнать, где находятся д’Артаньян и дю Валлон, и если вашему величеству угодно будет спросить об этом господина кардинала, то господину кардиналу достаточно будет порыться в своей памяти, чтобы ответить.

— Но позвольте, сударь, — сказала Анна Австрийская с той презрительной миной, которая была ей так свойственна, — мне кажется, вы спрашиваете его сами.

— Да, ваше величество, и я почти имею на это право, потому что дело идет о господине д’Артаньяне, о господине д’Артаньяне! — повторил он, стараясь всколыхнуть в королеве воспоминания женщины.

Мазарини почувствовал, что пора прийти на помощь королеве.

— Граф, — сказал он, — я сообщу вам то, что неизвестно ее величеству, а именно, что сталось с этими двумя шевалье. Они выказали неповиновение и за это сейчас арестованы.

— Я умоляю ваше величество, — сказал Атос, все так же невозмутимо, не отвечая Мазарини, — освободить из-под ареста господина д’Артаньяна и господина дю Валлона.

— То, о чем вы меня просите, вопрос дисциплины, и он меня не касается, — ответила королева.

— Господин д’Артаньян никогда так не отвечал, когда дело шло о том, чтобы оказать услугу вашему величеству, — сказал Атос, кланяясь с достоинством и отступая на два шага в направлении двери.

Мазарини остановил его.

— Вы тоже из Англии, граф? — спросил он, делая знак королеве, которая заметно побледнела, готовая уже произнести суровое слово.

— Да, и я присутствовал при последних минутах короля Карла Первого, — ответил Атос. — Бедный король! Он был только слабохарактерен и за это был слишком строго наказан своими подданными. Троны в наши дни расшатались, и преданным сердцам стало опасно служить государям. Д’Артаньян ездил в Англию уже во второй раз. В первый раз ради чести одной великой королевы; во второй раз — ради жизни великого короля.

— Сударь, — сказала Анна Австрийская, обращаясь к Мазарини тоном, истинный смысл которого был ясен, несмотря на то что вообще королева хорошо умела притворяться, — нельзя ли сделать что-нибудь для этих шевалье?

— Я сделаю все, что будет угодно приказать вашему величеству, — ответил Мазарини.

— Сделайте то, чего желает граф де Ла Фер, ведь так вас зовут, сударь?

— У меня есть еще одно имя, сударыня. Меня зовут Атос.

— Ваше величество, — сказал Мазарини с улыбкой, ясно говорившей, что он все понял с полуслова, — вы можете быть спокойны. Ваше желание будет исполнено.

— Вы слышали? — спросила королева.

— Да, я не ожидал меньшего от правосудия вашего величества. Итак, я увижусь с моими друзьями, не так ли, ваше величество? Я верно понял ваши слова?

— Вы их увидите, сударь. Кстати, вы тоже фрондер?

— Я служу королю.

— Да, по-своему.

— Мой способ службы тот, который принят всеми истинными дворянами. Другого я не знаю, — ответил Атос высокомерно.

— Идите, сударь, — сказала королева, отпуская Атоса движением руки, — вы получили то, что желали получить, и мы узнали то, что желали узнать.

Когда портьера опустилась за Атосом, она обратилась к кардиналу:

— Кардинал, прикажите арестовать этого дерзкого шевалье, прежде чем он выйдет из дома.

— Я думал об этом, — сказал Мазарини, — и я счастлив, что вы, ваше величество, даете мне приказание, о котором я намеревался просить. Эти головорезы, воскрешающие традиции прежнего царствования, чрезвычайно для нас вредны. Двое из них уже арестованы, — присоединим к ним третьего.

Королеве не удалось вполне обмануть Атоса. В тоне ее слов было что-то, поразившее его, словно какая-то угроза.

Но он не был человеком, способным отступить из-за простого подозрения, в особенности когда ему было ясно сказано, что он увидится со своими друзьями. Он стал ждать в одной из смежных с приемной комнат, рассчитывая, что к нему приведут сейчас д’Артаньяна и Портоса или что за ним придут, чтобы отвести его к ним.

В ожидании он подошел к окну и стал смотреть во двор. Он видел, как в него вошли парижские депутаты, которые явились, чтобы засвидетельствовать свое почтение королеве и прийти договориться о месте, где будет происходить совещание. Тут были советники парламента, президенты, адвокаты, среди которых затерялось несколько военных. За воротами их ожидала внушительная свита.

Атос стал вглядываться в эту толпу, потому что ему показалось, будто он кого-то узнает, как вдруг он почувствовал чье-то легкое прикосновение к своему плечу.

Он обернулся.

— А, Коменж! — воскликнул он.

— Да, граф, это я, и с поручением, за которое заранее прошу вас извинить меня.

— Какое же это поручение? — спросил Атос.

— Будьте добры отдать мне вашу шпагу, граф.

Атос улыбнулся и отворил окно.

— Арамис! — крикнул он.

Какой-то человек обернулся — тот самый, которого Атос узнал в толпе. Это был Арамис. Он дружески кивнул графу.

— Арамис, — сказал Атос, — я арестован.

— Хорошо, — хладнокровно ответил Арамис.

— Сударь, — сказал Атос, оборачиваясь к Коменжу и вежливо протягивая ему свою шпагу эфесом вперед, — вот моя шпага. Будьте добры сберечь мне ее, чтобы снова возвратить, когда я выйду из тюрьмы. Я ею дорожу. Она была вручена моему деду королем Франциском Первым. В былое время рыцарей вооружали, а не разоружали… А теперь куда вы поведете меня?

— Гм… сначала в мою комнату, — сказал Коменж. — Позже королева назначит вам местопребывание.

Не сказав более ни слова, Атос последовал за Коменжем.

XXXIX. Мазарини в роли короля

Арест Атоса не наделал никакого шума, не произвел скандала; он почти даже не был замечен. Он ничем не нарушал течения событий, и депутации, посланной городом Парижем, было торжественно объявлено, что ее сейчас введут к королеве. Королева приняла ее, молчаливая и надменная, как всегда; она выслушала просьбы и мольбы депутатов, но когда они кончили свои речи, лицо Анны Австрийской было до такой степени равнодушно, что никто не мог бы сказать, слышала она их или нет.

В противоположность ей Мазарини, присутствовавший на аудиенции, прекрасно слышал все, о чем просили депутаты: они просто-напросто требовали его отставки.

Когда речи кончились, а королева все продолжала оставаться безмолвной, он заговорил:

— Господа, я присоединяюсь к вам, чтобы умолять ее величество прекратить бедствия ее подданных. Я сделал все, что мог, чтобы смягчить их; тем не менее народ, как вы говорите, приписывает их мне — бедному чужеземцу, которому не удалось расположить к себе французов. Увы, меня не поняли, это потому, что я явился преемником величайшего человека, который когда-либо поддерживал скипетр французских королей. Воспоминания о Ришелье делают меня ничтожным. Если бы я был честолюбив, я попытался бы (наверное, тщетно!) бороться против этих воспоминаний; но я не честолюбив и хочу сейчас это доказать. Я признаю себя побежденным и сделаю то, чего желает народ. Если парижане и виновны, — за кем нет вины, господа! — то Париж уже наказан: довольно было пролито крови, достаточно бедствий постигло город, лишенный короля и правосудия. Не мне, частному лицу, становиться между королевой и ее страной. Так как вы требуете, чтобы я удалился, — ну что ж… я удалюсь…

— В таком случае, — шепнул Арамис на ухо своему соседу, — мир заключен и совещание излишне. Остается только препроводить Мазарини под крепкой стражей на какую-нибудь дальнюю границу и следить за тем, чтобы он где-нибудь не перешел ее обратно.

— Погодите, погодите, — сказал судейский, к которому обратился Арамис. — Как вы, люди военные, всегда торопитесь! Надо еще договориться о проторях и убытках.

— Господин канцлер, — сказала королева, обращаясь к нашему старому знакомому Сегье, — вы откроете совещание, которое состоится в Рюэе. Слова господина кардинала глубоко взволновали меня, — вот почему я не отвечаю вам более пространно. Что касается того, оставаться ему или уходить, то я слишком многим обязана господину кардиналу, чтобы не предоставить ему полной свободы действий. Господин кардинал поступит так, как ему будет угодно.