Женская война (др. перевод) - Дюма Александр - Страница 15

15

— Ах, дорогой Ришон, вы пришли кстати! — вскричал он. — Хотелось бы кому-нибудь похвалить метра Бискарро, и мне чуть было не пришлось уже хвалить его моему дрянному Касторену, который не знает, что значит пить, и которого я никакие мог научить есть. Ну, посмотрите сюда, милый друг, взгляните на этот стол, за который я прошу вас сесть. Хозяин «Золотого тельца» — истинный художник, человек, которого я хочу рекомендовать другу моему, герцогу д’Эпернону. Выслушайте и, как настоящий знаток, оцените, что у меня было на ужин: чудесный раковый суп, холодное с маринованными устрицами, с анчоусами и свиными ножками, каплун с маслинами — при нем бутылка медока, вы видите, что в ней ничего не осталось, — куропатка с трюфелями, сладкий горошек и вишневое желе — при нем бутылка шамбертена, которая стоит вот тут, — наконец, этот десерт и бутылочка коллиурского, которая пытается защищаться, но которую я прикончу, как и остальные, особенно если мы примемся за нее вдвоем. Черт возьми! Я в превосходном настроении, и Бискарро — великий мастер! Сядьте сюда, Ришон, вы поужинали, но все равно… Я тоже поужинал, но это не беда, мы начнем снова…

— Благодарю, барон, — сказал Ришон с улыбкой, — мне уже не хочется есть.

— Согласен, можно не хотеть есть, но всегда должно хотеться пить. Попробуйте этого коллиурского.

Ришон подставил свой стакан.

— Так вы уже поужинали, — продолжал Каноль, — поужинали с этим дрянным маленьким виконтом. Ах, извините, Ришон, я ошибаюсь. Наоборот, он премилый малый. Я обязан ему тем, что наслаждаюсь благами жизни, а без него я испустил бы дух от трех или четырех ран, которые хотел нанести мне храбрый герцог д’Эпернон. Поэтому я благодарен хорошенькому виконту, прелестному Ганимеду. Ах, Ришон! Вы кажетесь мне именно тем, кем вас считают, то есть преданнейшим слугою принца Конде.

— Что вы, барон! — возразил Ришон, захохотав во все горло. — С чего вы это взяли? Вы уморите меня со смеху.

— Уморю со смеху? Вас? Полноте! Ну уж нет, дорогой мой.

Igne tantum perituri Quia estis…[1] Лан-де-ри-ри!

Вам знакомы эти жалобные стихи, не правда ли? Это рождественская песенка вашего патрона, написанная на германской реке Ренусе, когда он ободрял одного из своих товарищей, опасавшегося смерти в воде. Ришон, черт вы эдакий! Ну, все равно, я все-таки ненавижу вашего мальчишку-виконта… Принимать участие в первом проезжем дворянине!.. На что это похоже?

И Каноль вытянулся в кресле, захохотал и принялся крутить усы с таким непритворным весельем, что и Ришон последовал его примеру.

— Итак, любезный Ришон, говоря серьезно, вы пустились в заговоры? В политику?

Ришон продолжал хохотать, но уже не так весело.

— Знаете ли, мне очень хотелось арестовать вас, вас и вашего дворянчика! Черт возьми! Это было бы очень смешно и притом легко. Мне могли бы помочь слуги моего кума, герцога д’Эпернона. Ха-ха! Ришон под караулом вместе с этим мальчишкой! Лан-де-ри-ри!

В эту минуту послышался топот двух удаляющихся лошадей.

— Что это такое, Ришон? — спросил Каноль, прислушиваясь. — Не знаете ли, что это такое?

— Не знаю, но догадываюсь.

— Так скажите.

— Это уехал маленький дворянин.

— Не простясь со мной! — вскричал Каноль. — Ну, он решительно дрянь!

— О нет, любезный барон, он просто спешит…

Каноль нахмурил брови.

— Какое странное поведение! — сказал он. — Где воспитывался этот мальчик? Ришон, друг мой, уверяю, что он вредит вам. Дворяне не ведут себя так друг с другом. Черт возьми! Если б я мог догнать его, надрал бы ему уши! Черт возьми его глупого отца, который, по скупости вероятно, не дал ему учителя!

— Не сердитесь, барон, — отвечал Ришон с улыбкой, — виконт не так дурно воспитан, как вы воображаете. Он, уезжая, поручил мне сказать вам, что извиняется перед вами и низко кланяется…

— Хорошо, хорошо! — сказал Каноль. — Таким образом, он превращает непростительную дерзость в маленькую неучтивость. Черт возьми! Я ужасно сердит. Поссорьтесь-ка со мною, Ришон. Что, не хотите? Позвольте… Ришон, друг мой, вы очень безобразны!

Ришон засмеялся.

— Раз вы в таком настроении, барон, то могли бы выиграть у меня сегодня вечером сто пистолей, если б мы вздумали играть. Игра, как вам известно, способствует поднятию духа.

Ришон знал Каноля, знал, что отведет гнев барона, предлагая ему играть.

— Играть! Черт возьми! — вскричал Каноль. — Именно так, давайте играть! Друг мой, ваше предложение мирит меня с вами. Ришон, вы очень приятный человек! Ришон, вы хороши, как Адонис, и я прощаю господина де Канба. Касторен, карты!

Явился Касторен вместе с Бискарро, они поставили стол, и два друга сели играть. Касторен, уже лет десять мечтавший о крупном выигрыше, и Бискарро, жадно посматривавший на деньги, стали по сторонам стола и наблюдали. Менее чем за час, вопреки своему предсказанию, Ришон выиграл у Каноля восемьдесят пистолей.

У Каноля в кошельке больше не было денег, и он приказал Касторену достать еще из чемодана.

— Не нужно, — сказал Ришон, слышавший это приказание, — нет времени дать вам реванш.

— Как! Нет времени?

— Теперь одиннадцать часов, а в двенадцать я непременно должен быть в карауле.

— Вы, верно, шутите? — спросил Каноль.

— Господин барон, — серьезно отвечал Ришон, — вы сами человек военный, стало быть, знаете дисциплину.

— Так что же вы не уехали прежде, чем выиграли у меня деньги? — сказал Каноль со смехом и с досадой.

— Уж не упрекаете ли вы меня за то, что я посетил вас? — спросил Ришон.

— Боже избави!.. Однако ж подумаем. Мне совсем не хочется спать, и мне будет чрезвычайно скучно. Если я предложу проводить вас, Ришон?

— Откажусь от этой чести, барон. Поручение, которое мне дано, должно быть исполнено без свидетелей.

— Хорошо!.. Но в какую сторону вы поедете?

— Я только что хотел просить вас не спрашивать меня об этом.

— А виконт куда поехал?

— Я вынужден ответить вам, что не знаю.

Каноль должен был посмотреть на Ришона, чтобы убедиться, что в этих насмешливых ответах вовсе нет желания оскорбить его. Добрый взгляд и откровенная улыбка коменданта Вера обезоружили если не нетерпение Каноля, то, по крайней мере, его любопытство.

— Что делать? — сказал Каноль. — Вы сегодня сама тайна, дорогой Ришон; но каждый волен поступать как ему заблагорассудится. Часа три тому назад я сам бы был очень недоволен, если бы кто-нибудь навязался ко мне в попутчики, хотя в конечном счете для него дело закончилось бы гораздо хуже, чем для меня. Ну, последний стакан коллиурского, и доброго вам пути!

Каноль налил стаканы. Ришон, чокнувшись и выпив за здоровье барона, вышел. А тот, даже не догадавшись спросить, по какой дороге он поедет, остался наедине с догоравшими свечами, пустыми бутылками, разбросанными картами и ощутил вдруг такую печаль, что ее мог понять лишь тот, кто сам испытал подобную. Напускной веселостью он пытался заглушить горечь обманутой надежды.

Он дотащился до своей спальни, с сожалением и гневом посматривая через окна коридора на уединенный домик, освещенное окно которого и тени, мелькавшие в нем, наглядно показывали, что мадемуазель де Лартиг проводит вечер не в таком одиночестве, как он.

На первой ступеньке лестницы Каноль наступил на что-то. Он наклонился и поднял жемчужно-серого цвета перчатку виконта, которую тот уронил, спеша покинуть кров метра Бискарро и не сочтя ее, без сомнения, настолько ценной, чтобы тратить время на поиски.

Как ни были тяжелы мысли Каноля, простительные в минуту мизантропии, порожденной любовной неудачей, в одиноком домике царило не большее удовольствие, чем в гостинице «Золотого тельца».

Нанон беспокоилась и волновалась всю ночь, придумывая тысячу планов, как бы предупредить Каноля о положении дел. Она призвала на помощь всю свою догадливость умной женщины, чтобы выпутаться из несносного положения. Надо было улучить минуту, чтобы без герцога переговорить с Франсинеттой, или две минуты, чтобы написать Канолю одну строчку на клочке бумаги.

вернуться

1

Вам хоть все огнем гори, Ибо вы… (лат.)