Жозеф Бальзамо. Том 2 - Дюма Александр - Страница 139

И Руссо торжественно поднял к небу дрожащую руку.

— А двадцати тысяч ливров достаточно, — спросил Жильбер, — чтобы прокормить ребенка?

— Да, вполне достаточно, — отвечал Руссо.

— Хорошо же, — промолвил Жильбер, — благодарю вас, сударь, теперь я знаю, что мне делать.

— И как бы то ни было, вы молоды и можете прокормить дитя своими трудами, — сказал Руссо. — Но вы говорили о преступлении: вас ищут, вас, быть может, преследуют…

— Да, сударь.

— Что ж, спрячьтесь здесь, дитя мое, чердак по-прежнему свободен.

— Воистину я вас люблю, учитель! — вскричал Жильбер. — Ваше предложение преисполняет меня радостью; я, право же, не попрошу у вас ничего, кроме пристанища, а на хлеб себе я заработаю: вы знаете, что я не лентяй.

— Ладно, — с тревогой в голосе сказал Руссо, — раз мы обо всем договорились, поднимайтесь наверх, чтобы вас не увидела госпожа Руссо: она не ходит на чердак, потому что с тех пор, как вы от нас съехали, мы ничего там не держим; там остался ваш тюфяк, так что устраивайтесь в свое удовольствие.

— Благодарю вас, сударь, теперь я вижу, что мне выпало больше удачи, чем я заслуживаю.

— Теперь вы получили все, чего желали? — осведомился Руссо, взглядом подталкивая Жильбера к дверям.

— Нет, сударь, но позвольте мне еще одно слово.

— Говорите.

— Однажды в Люсьенне вы бросили мне упрек в том, что я предал вас; я никого не предавал, сударь, я спешил за той, кого любил.

— Не будем более к этому возвращаться. Это все?

— Все. Да, господин Руссо, есть какое-нибудь средство узнать адрес человека в Париже?

— Разумеется, если человек этот чем-нибудь известен.

— Тот, кого я имею в виду, весьма известен.

— Как его зовут?

— Его сиятельство граф Жозеф Бальзамо.

Руссо содрогнулся: он не забыл заседания на улице Платриер.

— Что вам нужно от этого человека? — спросил он.

— Все очень просто. Я обвинял вас, учитель, в том, что на вас лежит нравственная ответственность за мое преступление, поскольку я полагал, что следую всего лишь закону природы.

— И это я ввел вас в заблуждение? — вскричал Руссо, которого бросило в дрожь при мысли о такой ответственности.

— Во всяком случае, вы меня просветили.

— Ну и к чему вы клоните?

— Я хочу сказать, что мое преступление имело не только нравственную причину, но и причину материальную.

— И за последнюю несет ответственность граф Бальзамо?

— Да. Я последовал образцам, я воспользовался случаем; теперь я признаю, что вел себя, как дикий зверь, а не человек. Примером служили мне вы, а случай предоставил его сиятельство граф Бальзамо. Известно вам, где он живет?

— Да.

— Тогда скажите мне его адрес.

— Улица Сен-Клод на Болоте.

— Благодарю вас, я тотчас отправлюсь к нему.

— Берегитесь, дитя мое, — воскликнул, удерживая его, Руссо, — это человек могущественный и окутанный тайной.

— Не беспокойтесь, господин Руссо, я полон решимости, и вы научили меня владеть собой.

— Скорее, скорее, поднимайтесь наверх! — вскричал Руссо. — Я слышу, как затворяется входная дверь, это возвращается госпожа Руссо — больше некому; спрячьтесь на чердаке, пока она не вошла сюда, а потом сможете уйти.

— Дайте мне, пожалуйста, ключ!

— Он на гвоздике в кухне, как всегда.

— До свидания, сударь, до свидания.

— Возьмите хлеб; я приготовлю вам работу на вечер.

— Благодарю!

И Жильбер улизнул с таким проворством, что не успела Тереза взобраться на второй этаж, как он уже был у себя на чердаке.

Вооруженный драгоценными сведениями, полученными от Руссо, Жильбер не стал откладывать свой план.

Как только Тереза заперла за собой дверь, молодой человек, с порога мансарды следивший за всеми ее передвижениями, спустился по лестнице с такой скоростью, словно сил его не истощил долгий пост. В голове у него теснились надежды, злопамятные мысли, а фоном им всем служила мстительность, которая не давала смолкнуть в его душе жалобам и обвинениям.

На улицу Сен-Клод он прибыл в неописуемом состоянии.

Когда он входил во двор особняка, Бальзамо провожал до ворот принца де Рогана, который посетил своего любезного алхимика, движимый долгом вежливости.

У самого выхода принц остановился, чтобы еще раз выказать Бальзамо свою благодарность, и бедный юноша, весь в лохмотьях, проскользнул мимо них в ворота, как приблудный пес, не смея оглядеться из страха, чтобы окружающая роскошь не ослепила его.

Карета принца Луи поджидала на бульваре; прелат резво пересек пространство, отделявшее его от экипажа, и, как только дверца кареты захлопнулась за ним, тут же умчался прочь.

Бальзамо проводил его печальным взглядом; когда экипаж скрылся из виду, он повернулся к крыльцу.

На крыльце в умоляющей позе его поджидал какой-то попрошайка.

Бальзамо подошел к нему; не разжимая губ, он устремил на посетителя властный вопросительный взгляд.

— Ваше сиятельство, прошу вас, уделите мне четверть часа аудиенции, — обратился к нему юноша, одетый в лохмотья.

— Кто вы, друг мой? — мягко и ласково осведомился Бальзамо.

— Вы меня не узнаете? — спросил Жильбер.

— Нет, но не все ли равно, входите, — отозвался Бальзамо, которого не насторожили ни странное выражение лица, с каким обратился к нему проситель, ни его одеяние, ни дерзость.

Он пошел вперед и провел Жильбера в первый покой, где уселся и все тем же тоном, с тою же приветливостью сказал:

— Вы спрашивали, узнал ли я вас?

— Да, ваше сиятельство.

— В самом деле, мне кажется, я вас уже где-то видел.

— В Таверне, сударь, когда вы проезжали там накануне прибытия дофины.

— Что вы делали в Таверне?

— Я жил там.

— Вы были слугой в доме?

— Нет, скорее домочадцем.

— Вы уехали из Таверне?

— Да, сударь, уже три года назад.

— И куда вы направились?

— В Париж, там я сначала был учеником у господина Руссо, а затем благодаря покровительству господина де Жюсьё поступил в сады Трианона подмастерьем-садовником.

— Какие прекрасные имена вы мне назвали, друг мой! Что вам от меня угодно?

— Вот об этом я и хотел вам сообщить.

И, смолкнув на минуту, он устремил на Бальзамо взгляд, исполненный непреклонности.

— Вы помните, — продолжал он, — как приехали в Трианон в ту ночь, когда бушевала гроза? В пятницу тому будет полтора месяца.

Бальзамо помрачнел.

— Да, помню, — отвечал он, — и что же? Вы меня видели?

— Да, видел.

— И теперь хотите, чтобы я заплатил вам за молчание? — угрожающе процедил Бальзамо.

— Нет, сударь; я еще больше, чем вы, заинтересован в сохранении тайны.

— Так вы — Жильбер? — промолвил Бальзамо.

— Да, ваше сиятельство.

Бальзамо вперился бездонным и пронзительным взглядом в юношу, над чьим именем тяготело столь ужасное обвинение.

Даже ему, с его знанием людей, было удивительно, с какой уверенностью держался Жильбер, каким достоинством дышали его речи.

Жильбер расположился за столиком, но не облокотился на него; одна его рука, исхудавшая и белая, несмотря даже на привычку к труду садовника, покоилась у него на груди; другая с небрежной грацией висела вдоль тела.

— Я вижу, — обратился к нему Бальзамо, — зачем вы сюда явились; вам известно, что мадемуазель де Таверне обратила против вас страшное обвинение; известно, что это я с помощью науки вынудил ее сказать правду; вы явились попрекать меня этим свидетельством, не правда ли? Попрекать меня тем, что я извлек на свет тайну, которая в ином случае навсегда осталась бы покрыта тьмою?

Жильбер лишь покачал головой.

— А между тем вы просчитались, — продолжал Бальзамо. — Допустим даже, что я собирался донести на вас, хотя меня не побуждал к тому никакой расчет: ведь на меня самого падало обвинение; допустим, что я пылал к вам враждой и собирался на вас напасть, хотя на самом деле мне достаточно было обороняться; и даже если мы все это сочтем возможным, у вас нет права мне возразить, потому что вы сами совершили низость.