Жозеф Бальзамо. Том 2 - Дюма Александр - Страница 98

— Но что стало бы с вами, если бы я не пришла вам на помощь?

— Меня заключили бы в Венсен или в Бастилию, чтобы насолить королю Фридриху, которого его величество терпеть не может. Для меня нет ни малейшего сомнения, что я вышел бы оттуда, так как умею дыханием плавить камни, но на этом я лишился бы шкатулки, в которой содержатся, как я уже имел честь говорить вам, интереснейшие и бесценные формулы, по счастливой случайности вырванные наукой из вечной тьмы.

— Ах, граф, вы и успокоили, и обворожили меня. Но вы обещаете мне омолаживающий напиток?

— Разумеется.

— И когда же вы мне его дадите?

— Ну, торопиться нам некуда. Попросите его у меня лет через двадцать. Надеюсь, прекрасная графиня, сейчас вы не хотели бы стать ребенком?

— Граф, вы поистине очаровательный человек. Позвольте задать вам последний вопрос, и я вас отпущу, поскольку, как мне кажется, вы торопитесь.

— Слушаю вас, графиня.

— Вы сказали, вас кто-то предал. Это мужчина или женщина?

— Женщина.

— Ах вот что! Любовь!

— Увы, да. Любовь, удвоенная ревностью, доходящей до исступления, которая и приводит к результатам, виденным вами. Женщина не осмелилась нанести мне удар кинжалом, так как знает, что меня невозможно убить, и решила сгноить меня в тюрьме или разорить.

— Как разорить?

— Во всяком случае, она так полагает.

— Простите, граф, я должна выяснить, — рассмеялась графиня. — Уж не ртуть ли течет в ваших жилах, чем объясняется ваше бессмертие и то, что на вас проще донести, нежели убить?.. Вас высадить здесь или отвезти домой?

— Благодарю, графиня, я не хочу злоупотреблять вашей добротой и принуждать вас делать крюк. У меня есть мой Джерид.

— А, ваш великолепный конь. Говорят, на скаку он обгоняет ветер.

— Я вижу, он вам нравится, сударыня?

— Да, прекрасный скакун.

— Позвольте вам его подарить, но с условием, что ездить на нем будете только вы.

— Нет-нет, спасибо. Я не езжу верхом, а уж если случается, то страшно трушу. Но уже одно ваше предложение мне дороже самого подарка. Прощайте, дорогой граф, и не забудьте дать мне лет через десять ваше омолаживающее зелье.

— Я говорил, через двадцать.

— Ах, граф, вы же знаете пословицу: лучше синица в руках… А если сможете, дайте мне его лет через пять. Никому не ведомо, что может случиться.

— Как вам будет угодно, графиня. Разве вы не знаете, что я всецело к вашим услугам?

— И еще одно, граф.

— Слушаю вас.

— Но чтобы сказать вам это, я должна вам очень доверять.

Бальзамо, уже вышедший из кареты, поборол нетерпение и приблизился к графине.

— Ходят упорные толки, — сказала г-жа Дюбарри, — что королю нравится малютка Таверне.

— Графиня, этого не может быть!

— И как поговаривают, очень нравится. Вы должны мне сказать, так ли это. Если да, не щадите меня, скажите как другу. Граф, мне необходимо знать правду.

— Сударыня, — отвечал Бальзамо, — я сделаю больше: обещаю вам, что мадемуазель Андреа никогда не станет любовницей короля.

— Почему же, граф? — поразилась г-жа Дюбарри.

— Потому что я не желаю этого, — отрезал Бальзамо.

Г-жа Дюбарри недоверчиво ахнула.

— Вы сомневаетесь?

— А разве нельзя усомниться?

— Сударыня, никогда не сомневайтесь в науке. Вы поверили мне, когда я сказал «да», поверьте же, когда я говорю «нет».

— Выходит, у вас есть какие-то средства…

И г-жа Дюбарри запнулась.

— Продолжайте.

— Средства, способные подавить желание короля или победить его прихоти?

Бальзамо улыбнулся.

— Я умею внушать влечение.

— Да, знаю.

— И даже верите в это.

— Верю.

— Так вот, на сей раз я внушу отвращение, а в случае необходимости — бессилие. Так что успокойтесь, графиня, я на страже.

Бальзамо произносил эти не слишком связные фразы в возбуждении, которое г-жа Дюбарри принимала, как и должно было ей принимать, за пророческий экстаз; она ведь не знала, что Бальзамо терзался от лихорадочного нетерпения поскорее увидеть Лоренцу.

— Решительно, граф, — промолвила она, — вы не только предсказали мне счастливую судьбу, вы — мой ангел хранитель. Граф, будьте бдительны! Я защитила вас, защитите же и вы меня. Заключим союз.

— Согласен, сударыня, — отвечал Бальзамо.

И он еще раз поцеловал графине руку.

Затем, закрыв дверцу кареты, которую графиня остановила на Елисейских полях, он вскочил на коня, Джерид радостно заржал, и вскоре всадник и конь растворились в ночи.

— В Люсьенну! — крикнула утешенная г-жа Дюбарри.

Бальзамо же тихонько свистнул, чуть-чуть сжал коленями бока Джерида, и конь понесся вскачь.

Через пять минут Бальзамо уже был на улице Сен-Клод в вестибюле своего дома и вопросительно смотрел на Фрица.

— Ну что? — с тревогой спросил он.

— Да хозяин, — ответил слуга, привыкший читать в глазах своего господина.

— Вернулась?

— Да, уже наверху.

— В какой комнате?

— В той, что украшена шкурами.

— Как она?

— Очень устала. Она так стремительно мчалась, что я, заметив ее еще издали — а я поджидал ее, — не успел даже выбежать навстречу.

— Вот как?

— Я просто-напросто перепугался. Она ворвалась как молния, взлетела не переведя дыхания по лестнице, вбежала в комнату и рухнула на черную львиную шкуру. Вы ее там и найдете.

Бальзамо поспешно поднялся и действительно увидел Лоренцу, которая из последних сил боролась с первыми судорогами нервного припадка. Слишком долго магнетические флюиды тяготели над ней, принуждая совершать действия вопреки ее воле. Она страдальчески стонала; казалось, на грудь ей навалилась скала, и женщина обеими руками пытается столкнуть ее.

Бальзамо бросил на Лоренцу гневный взгляд, подхватил на руки и понес в ее комнату, дверь которой таинственным образом распахнулась перед ним.

127. ЭЛИКСИР ЖИЗНИ

Читателю уже известно, в каком расположении духа вошел Бальзамо в комнату Лоренцы.

Он намеревался пробудить ее и высказать ей все упреки, что вызрели под покровом глухой ярости, которая побуждала его покарать изменницу. Но вдруг три удара в потолок оповестили, что Альтотас дождался его возвращения и желает поговорить с ним.

Бальзамо надеялся, что он, быть может, ослышался, а может быть зов не такой уж срочный, однако нетерпеливый старик повторил призыв, и Бальзамо, опасаясь то ли того, что Альтотас спустится сверху, как это уже несколько раз случалось, то ли того, что Лоренца, пробужденная чужим воздействием, узнает какую-нибудь новую тайну, не менее опасную, чем его политические секреты, послал молодой женщине еще одну, если можно так выразиться, порцию флюидов и вышел, чтобы встретиться с Альтотасом.

Он успел вовремя; люк в потолке уже наполовину опустился; Альтотас сполз с кресла на колесах и скорчился на этой подвижной части пола своей комнаты, способной подниматься и опускаться.

Он видел, как Бальзамо выходит из комнаты Лоренцы.

Скрюченный старик выглядел и страшно, и отвратительно.

Его мертвенно-бледное лицо, в котором жизнь, казалось, едва-едва теплилась, побагровело от злости, иссохшие узловатые пальцы, похожие на пальцы скелета, дрожали, стукали об пол с каким-то сухим звуком, веки глубоко запавших глаз судорожно мигали. На языке, неизвестном даже Бальзамо, Альтотас осыпал ученика ужасающими проклятиями.

Выбравшись из своего кресла, чтобы нажать на пружину, Альтотас, похоже, передвигался лишь с помощью рук, тонких и изогнутых, словно паучьи лапы; он, как мы уже сказали, выполз из своей комнаты, недоступной ни для кого, кроме Бальзамо, и собирался спуститься вниз.

Только крайнее, безмерное раздражение могло вынудить этого бессильного ленивого старца оставить свое кресло, хитроумную машину, избавлявшую его от необходимости совершать любые движения, присущие обычной низменной жизни, только оно могло заставить его так резко изменить привычкам, перейти от жизни созерцательной к деятельной.