Хроники Заводной Птицы - Мураками Харуки - Страница 89

А парень продолжал все в том же темпе отмерять шаги. Перешел через пути линии Одакю, миновал торговую улицу, какой-то храм, прошел несколько переулков. Я преследовал его, стараясь соблюдать дистанцию, чтобы он меня не заметил. Он и не подозревал, что за ним следят. Во всяком случае, даже не обернулся ни разу. «Чем-то он не похож на обычных людей», – подумал я. Не то что назад – он и в сторону ни разу не посмотрел. О чем он так сосредоточенно думает? А может, и не думает ни о чем вовсе?

Скоро парень свернул с оживленных улиц в тихий квартал, где выстроились двухэтажные деревянные дома. Улочки там были узкие, извилистые; по обе стороны теснились, прижимаясь друг к другу, ветхие строения. Меня поразило, что вокруг – ни души. Больше половины домов пустовало. Двери забиты досками, на них – таблички с надписями: «Под строительство». То здесь, то там, как выбитые зубы, зияли пустыри, заросшие сорняками и огороженные проволочной сеткой. Похоже, квартал собирались скоро снести и на его месте построить новые небоскребы. Перед одним домом, где еще жили люди, стояли горшки с вьюнками и какими-то другими цветами. Валялся на боку трехколесный велосипед, а в окне на втором этаже сушились полотенце и детский купальник. Кошки, растянувшись на подоконниках и у подъезда, провожали меня ленивыми взглядами. Вечерело, но было еще светло, хотя улица уже опустела. Я плохо представлял себе, где очутился. Не сказал бы, где север, а где юг. Где-то в треугольнике между Иоиоги, Сэндагая и Харадзюку. А может, и нет.

Так или иначе, но оказалось, что в центре города есть такое забытое место. Улочки там были настолько тесные, что едва могли проехать машины. Поэтому квартал как-то упустили из виду, и у строительных компаний долго не доходили до него руки. Когда я там очутился, мне показалось, что время вернулось на двадцать – тридцать лет назад. Нескончаемый гул автомобилей вдруг стих. Пройдя сквозь лабиринт улочек, парень с гитарным чехлом подошел к деревянному дому, рассчитанному, похоже, на несколько жильцов. Открыл дверь, вошел внутрь и затворил ее за собой. Дверь, насколько я понял, осталась незапертой.

Постояв немного, я посмотрел на часы. Стрелки показывали 18:20. Я прислонился к проволочной сетке, которой был обнесен незастроенный пустырь на другой стороне улицы, и принялся осматривать дом. Обыкновенный двухэтажный, каких много. Это видно по входу, по расположению квартир. Студентом я какое-то время жил в таком доме. Ящик для обуви в прихожей, общий туалет, маленькая кухня – типичное жилье студентов и служащих-холостяков. Однако этот дом казался необитаемым. Из него не доносилось ни звука, не было заметно никакого движения. Табличку с именами жильцов с отделанной пластиком двери кто-то оторвал, и на этом месте осталась белая полоска, длинная и узкая. Послеполуденная жара еще не спала, но все окна в доме были плотно закрыты, шторы опущены.

Может, этот дом, как и соседние, скоро снесут и в нем уже никто не живет? Если так, то что парень с чехлом от гитары тут делает? Когда он вошел, я стал ждать, не откроется ли какое-нибудь окно, но в доме ничего не шелохнулось.

Бродить туда-сюда по безлюдной улочке до бесконечности невозможно, поэтому я тоже подошел к двери и толкнул ее. Она действительно оказалась незапертой и легко отворилась. Я постоял в проходе, пытаясь разобраться, что к чему, но в полумраке не смог толком ничего рассмотреть. Все окна закупорены, душно и жарко. Стоял запах плесени – похожим воздухом я надышался в колодце. От жары рубашка под мышками промокла насквозь. За ухом скатилась капля пота. Чуть поколебавшись, я решился войти и тихо закрыл за собой дверь. Думал по табличкам на почтовых ящиках или ящике для обуви (если бы их обнаружил) определить, живет еще здесь кто-нибудь или нет. Но тут понял, что в помещении кто-то есть. И этот кто-то не сводит с меня глаз.

Справа, рядом с входом, возвышалась какая-то штуковина, похожая на ящик для обуви. Человек, похоже, скрывался в ее тени. Затаив дыхание, я вглядывался в полумрак. Это был тот самый парень с чехлом от гитары. Наверное, спрятался за этим ящиком, как только вошел в дом. Сердце стучало где-то у самого горла как молоток, забивающий гвоздь. Что он здесь делает? Ждет меня? Или…

– Привет, – выдавил из себя я. – Я хотел спросить…

В этот момент что-то со страшной силой обрушилось на мое плечо. Что это? Удар был такой сильный, что в глазах потемнело. Я остолбенел и в следующую секунду все понял. Бита. С проворством обезьяны парень выскочил из-за ящика и врезал мне бейсбольной битой. Пока я стоял в полном замешательстве, он снова поднял биту и ударил меня. Я хотел увернуться, но было поздно – на этот раз удар пришелся по левой руке. На какое-то мгновение она онемела. Боли не было. Просто я перестал ее чувствовать, словно рука без следов растворилась в воздухе.

Не успел я подумать, как моя нога почти непроизвольно поднялась и ударила парня. В школе один мой приятель, у которого был какой-то дан по каратэ, научил меня элементарным приемам, хотя официально ни в какой секции я не занимался. Изо дня в день он отрабатывал со мной удары ногами. Ничего особо эффектного – просто надо было тренироваться и бить как можно сильней, выбрасывая ногу прямо и как можно выше. Приятель говорил, что в критической ситуации это самый полезный прием. И он оказался прав. Пока мой противник как одержимый размахивал битой, ему и в голову не приходило, что он может получить сдачи. Как и этот парень, я тоже потерял голову и не думал, куда бью. Впрочем, удар получился не очень сильный, но его оказалось достаточно, чтобы умерить прыть парня. Он остановился, время замерло. Парень посмотрел на меня пустыми глазами. Улучив момент, я врезал ему еще раз – точнее и сильнее – прямо в пах. Парень скрючился от боли, я вырвал биту из его рук и изо всей силы заехал ему в бок. Он попробовал схватить меня за ногу, но получил новый удар. Еще и еще, в то же место. Потом битой по бедру. Сдавленно вскрикнув, парень повалился на пол.

Поначалу я пинал и колотил его от страха и возбуждения – чтобы защититься от ударов. Но как только парень упал, страх превратился в настоящую ярость. Тихая злость, что закипала во мне, пока я шел и думал о Кумико, никуда не делась. Теперь она выплеснулась наружу, разлилась и вспыхнула. Это была уже не злость, а что-то близкое к дикой ненависти. Я еще раз заехал парню битой по бедру. Из уголка рта у него потекла слюна. В плече и левой руке, куда он мне попал, стала подниматься ноющая боль. От этого я рассвирепел еще больше. Его лицо тоже исказила боль, но он все равно пытался подняться, опираясь на руку. Моя левая рука слушалась плохо, поэтому я бросил биту и, нагнувшись над парнем, ударил его в лицо правой. Потом еще и еще. Молотил, пока не онемели и не заболели пальцы. Мне хотелось выбить из него всю душу. Я ухватил его за шею и принялся колотить головой о деревянный пол. До этого мне никогда не приходилось драться – бить другого человека изо всех сил. Но я уже не мог остановиться – сам не знаю, почему. «Все, хватит! – стучало в голове. – Хватит! Это уже слишком! Он же больше не поднимется!» Но остановиться я не мог. Понятно, у меня раздвоение личности. Этот я был не в силах остановить того, другого. От этой мысли по телу пробежал сильный озноб.

И тут я заметил, что парень улыбается. Его били, а он ухмылялся мне в лицо. Чем сильнее я его бил, тем шире была эта ухмылка. Кровь текла у него из носа, из разбитого рта, он захлебывался собственной слюной… и вдруг он громко захихикал. Спятил, что ли, подумал я, бросил его и поднялся.

Оглянувшись, я увидел прислоненный к ящику черный гитарный чехол. Оставив смеющегося парня, я подошел к чехлу и, положив его на пол, открыл замок и откинул крышку. Внутри ничего не оказалось. Совсем ничего – ни гитары, ни свечей. Парень, глядя на меня, заходился кашлем и смехом. От стоявшей в доме непереносимой духоты стало трудно дышать. Вонь плесени, ощущение своего потного тела, запах крови и слюны, кипевшая во мне злость и ненависть – терпеть все это дальше было невозможно. Я выскочил наружу и захлопнул за собой дверь. Вокруг – по-прежнему ни души. Лишь здоровый темно-рыжий кот не спеша пробирался по пустырю, не обращая на меня внимания.