Постфилософия. Три парадигмы в истории мысли - Дугин Александр Гельевич - Страница 141

Причина разделения гносеологической темы на две части

Почему я разбил гносеологическую тематику на две части и поставил одну лекцию о гносеологии в начало курса, а вторую — в конце, сразу после лекции о сверхчеловеке и Радикальном Субъекте?

Если говорить глубоко и фундаментально о структуре знания в эпоху постмодерна, и о тех метаморфозах, которые происходят с этой сферой, необходимо было предварительно рассказать о парадоксальной мета-метафизической фигуре сверхчеловека и принципе Радикального Субъекта.

В чем заключается сущность Радикального Субъекта? Радикальный субъект — это инстанция, которая присутствует во всех трёх парадигмах, не изменяя своего качества. Это уникальное явление, которое указывает на то, что эта фигура имеет транс-парадигмальный, мета-парадигматический характер. Это инстанция, которая не инсталлируется парадигмами; она реагирует на инсталлируемые парадигмы, но не зависит от того, как распределяются в них роли субъекта и объекта и другие основополагающие параметры — онтологические, антропологические, гендерные и т.д.

Стоянки Радикального Субъекта

Напомню стоянки миграции Радикального Субъекта, изменение его статуса и его ситуации в трех парадигмах.

В премодерне Радикальный Субъект совпадает с субъектом как таковым, с духовным человеком или богочеловечеством премодерна. И поэтому Радикальный Субъект, его антропология, гносеология, онтология в рамках парадигмы премодерна ничем не отличается от субъекта этой парадигмы, точно с ним совпадает. Отсюда феномен традиционализма без традиции: мы об этом говорили, упоминая Юлиуса Эволу.

Но его обнаружение как Радикального Субъекта — а не субъекта парадигмы премодерна! — начинается в эпоху модерна, когда он оказывается на периферии человеческой культуры и человеческой истории, но не отказывается от своей собственной структуры. Этим, кстати, он и отличается от субъекта Традиции. Субъект Традиции либо исчезает тогда, когда меняется парадигма, либо переходит в новое качество — в субъекта модерна. А Радикальный Субъект остаётся точно таким же. И это отличие, проявляющееся только на шве парадигм премодерна и модерна, видимо, имеет и более далёкую историю. Полностью совпадая с субъектом Традиции в парадигме премодерна, он всё же в чём-то от него отличался и тогда, раз в критической ситуации судьбы этих субъектов разделились: один исчез (или изменился), а другой остался, как был.

В модерне Радикальный Субъект пребывает на периферии. Его практически не видно и не слышно. Он сидит тихо, а вокруг гремят картезианцы, кантианцы, Карл Поппер, Фридрих фон Хайек. Он пребывает в тени, хотя и не прячется, давая периодически о себе знать актами радикального террора, экстремального дендизма, революций и авангардного искусства. Во всяком случае, он всё больше и больше расходится с судьбой человечества, становится «uomo differenziato» (в терминологии Юлиуса Эволы), «обособленной личностью», которая вопреки всему утверждает свою парадигму, в текущую парадигму никак не вписывающуюся.

Неглупость «обособленной личности»

В парадигме модерна есть множество явлений, проистекающих из «континента метафизической глупости», поскольку парадигма меняется, а люди не успевают за этим изменением. И они пытаются рассказать о своем, о хорошем, о всеединстве, о холизме, о целостности мира, о субъекте, об объекте. Они пытаются рассказать уже на принципиально ином языке — через сны, через неврозы, психозы... Современный человек в значительной степени есть всё тот же древний человек, человек традиционный, но, с интеллектуальной точки зрения, с точки зрения фундаментальных конвенций сознания, он уже не является этим древним человеком, и если он этого еще не понял, то он просто дурак. Отсюда тема «stultitia laudi», «похвалы глупости» у Эразма.

Итак, явление пассивного, инерциального традиционализма как (благой) глупости — это одно, а Радикальный Субъект как активный традиционалист, как традиционалист без традиции — это совершенно другое. Он не глуп вообще. Он стоит на стороне Традиции не по инерции, не потому, что он воспитывался в католической, православной, буддийской, христианской, индуистской семье, не потому, что он принадлежит совершенно особому древнему роду, где передавались те или иные традиции. Нет, он ходил в обычную советскую, светскую, французскую, итальянскую школу, читал обычных авторов, у него были обычные родители, и вдруг он сознает, что всё, что его окружает — фундаментально не то. И он встаёт на сложный и страшный путь утверждения того (что надо), без всякой опоры в культуре, памяти, религиозном институте и т.д.

В случае премодерна Радикальный Субъект не мог отличить себя от этой парадигмы, потому что его в ней всё устраивало. В модерне его не устраивает ничего, и он находится на периферии, вместе с революционерами, антиэлитой (в смысле В. Паретто), с убийцами, ворами — с кем угодно, только не в пространстве человеческого круга.

Радикальный Субъект вне человеческого круга

В эпоху постмодерна происходит самая важная трансформация Радикального Субъекта. Здесь Радикальный Субъект вообще отделяется от человеческого состояния, перестает хоть как-то соотноситься с антропологической парадигмой. Но что происходит? Ведь и человек — автономный, суверенный человек модерна — переходя к постмодерну, сам теряет контакты с человеческим архетипом, сам открывается подтелесной, инфернальной реальности, Яйцу Мира, открытому снизу, и расчеловечивается, превращаясь в разумного ризоматического зверя: в кошку, свинью или элемент бесовской текстуры. Так что это разделение двоякое.

Сверхчеловеку в эпоху модерна было невозможно до конца отделиться от человека, поскольку какую-то связь он с ним чувствовал. Он был, как Ницше или Эвола, лишь маргиналом.

В постмодерне он перестает быть маргиналом, потому что здесь нет центральной точки; сама система, которая претендовала ранее на центральность, открыта снизу, и в ней происходит свободная циркуляция демонических/нигилистских энергий. Это структура постчеловечества — то, что, по Ницше, можно назвать «недочеловеками». Здесь как раз и происходит разделение.

Сам Ницше писал, что сверхчеловек в эпоху модерна ещё не был по-настоящему сверхчеловеком, он был «высшим человеком». Когда Заратустра собирал высших людей в своей пещере, он говорил: «Да, конечно, эти высшие люди действительно настоящие, только от них что-то слишком сильно воняет». В модерне полноценный сверхчеловек, освобожденный от последних следов человека, даже высшего человека, был невозможен. Сверхчеловек приходит в эпоху постмодерна; приходит тогда, когда человеческое достоинство, человеческий архетип рушится, открывается снизу, низвергается в ризоматиче-ский хронос Делёза, где мерцают лишь всполохи случайного эонического времени и ползут слепые, открытые во все стороны, экранные карты.

Итак, в постмодерне Радикальный Субъект впервые обнаруживается как самостоятельная инстанция, оказавшаяся вне антропологического круга. Радикальный Субъект имеет дело с парадигмами, реагируя на их смену и точно выбирая себе места в каждой из них. Он проделывает путь от центра к периферии и за неё. Но выходит за окружность как раз в тот момент, когда сама эта окружность размыкается и её содержимое низвергается вниз — в бездну подчеловеческой ризомы.

Неслучаен же тезис постмодернистов о «бесовской текстуре». Вспомним роман Достоевского «Бесы». На французский язык он переводится не как «Les demons» («бесы», «демоны»), а как «Les possedes», буквально, «одержимые». Это очень важно: для того, чтобы передать, что имел в виду Достоевский, вводится понятие «Les possedes» — «одержимые». Речь идет об инфернальной одержимости инфракорпоральными сущностями (по Генону), которые заменяют, подменяют собой человеческое существо.