Горбун - Феваль Поль Анри - Страница 32

– Мать честная! Эврика! – вдруг воскликнул Ориоль. – Знаете, что мне взбрело на ум? Может быть предстоящий семейный совет нужен принцу для развода с Авророй де Келюс?

В кабинете зашумели. Многим предположение Ориоля показалось резонным, так как присутствовавшим была известна отчужденность между Гонзаго и супругой.

– Он хитер и изворотлив, как дьявол, – сказал Таранн. Способен развестись с женой и при этом оставить за собой ее приданое.

– И за это нам предстоит проголосовать, – предположил Жирон.

– А ты что скажешь, Шаверни? – спросил толстый Ориоль.

– Скажу, что вы были бы негодяями, если бы не ваша дремучая глупость.

– Эй, кузенек! – вспылил Носе. – Ты уже в том возрасте, когда за слова принято отвечать! Я могу…

– Ну, ну! – поспешил уладить скандал благодушно настроенный Ориоль. – Не стоит дергаться из-за пустяков.

Шаверни не замечал Носе.

– Как она хороша! – повторил он.

– Да наш Шаверни влюблен! – послышались голоса.

– Только поэтому я ему прощаю, – предупредил Носе.

– И все – таки, – поинтересовался Жирон, – кому-нибудь что-нибудь известно об этой девушке?

– Ничего, кроме того, что господин де Гонзаго тщательно ее скрывает, и, что Пейролю поручено удовлетворять все капризы этой милой особы.

– А Пейроль не проговаривается?

– Пейроль никогда не проговаривается.

– За это его и держат на службе.

– Она в Париже не больше двух недель, – размышлял Носе, – ведь в прошлом месяце полновластной хозяйкой особнячка нашего дорогого принца была Нивель.

– Верно. И с того времени мы ни разу не ужинали в том доме.

– Домик охраняется, – сообщил Монтобер. – В саду постоянно несут караульную службу, сменяя друг друга, Фаёнца и Сальдань.

– Сплошные загадки и тайны!

– Наберемся терпения. Сегодня должно все проясниться. Эй, Шаверни!

Маркиз вздрогнул, будто очнулся.

– Шаверни, о чем задумался?

– Что молчишь, как в рот воды набрал?

– Говори, говори, маркиз, – без твоих замечаний скучно. Валяй, режь, правду – матку. Не церемонься! Чай, голова от этого ни у кого не свалится.

– Вы, господа, по несколько раз в день готовы терять голову из-за хрустящих банкнот. Я же ради этой девушки готов потерять голову всего один раз. Раз и навсегда.

Оставив в своей конторе за обильной трапезой Кокардаса Младшего и Амабля Паспуаля, мсьё де Пейроль покинул территорию дворца через садовые ворота. Последовав по улице Сен Дени, он обогнул церковь Сен-Маглуар и, оказавшись за ней, остановился перед калиткой другого сада с оградой, почти затерявшейся под нависшими тяжелыми ветвями вязов. У Пейроля имелся ключ к этой калитке. Он вошел. В саду не было ни души. В конце тенистой аллеи, над которой сплошным сводом распростерлись кроны вязов, что придавало месту атмосферу тревожной таинственности, виднелся новый особнячок в греческом стиле. Его нарядный фасад украшал портик с рифлеными колоннами, перед каждой из которых застыла мраморная статуэтка какого-нибудь античного божества. Словом не домик, а загляденье, – последняя работа архитектора Оппенора. Мсьё де Пейроль направился вдоль аллеи, и пройдя ее до конца, вошел в здание. В вестибюле находились несколько облаченных в ливреи лакеев. При виде управляющего они вскочили и вытянулись.

– Где Сальдань? – осведомился тот у мажордома.

В ответ мажордом лишь развел руками.

– А Фаёнца?

Та же растерянность, и никакого ответа. На худощавом лице управляющего появилась тревога, и он, будто от холода, поежился. Больше ни о чем не расспрашивая, фактотум кликнул горничную и поинтересовался, можно ли войти к мадемуазель. Горничная исчезла, через несколько секунд вернулась и доложила, что молодая госпожа ожидает мсьё де Пейроля в своем будуаре.

– Я не спала всю ночь! – едва завидя вошедшего, воскликнула она. – Не могла сомкнуть глаз. Не желаю больше жить в этом ужасном доме. Здесь кругом какой-то разбойничий вертеп! Ночью на улице жуткие крики, бряцание оружия!

Произносившая негодующий монолог была той самой красавицей, с которой мы, немного нарушив последовательность, успели познакомиться в кабинете принца. В утреннем неглиже она была еще очаровательнее, чем в выходном наряде. Белоснежный легкий, свободный пеньюар лишь подчеркивал совершенные черты ее фигуры: гибкий упругий стан; распущенные черные волосы, густыми волнами укрывавшие плечи, изящные босые ножки, подрагивавшие в просторных сафьяновых шлепанцах. Находится столь близко от такой красоты и не прельститься ее чарами мог лишь человек, с каменным сердцем. Именно таким человеком являлся Пейроль, суровый, исполнительный, проверенный не одним испытанием фактотум. Если требовалось, он мог сохранять хладнокровие лучше, чем Месрур, главный евнух сераля Гарун аль Рашида. Вот и теперь, не обращая внимания на красоту юной госпожи, он с места в карьер перешел к делу:

– Донья Круц, мсьё принц желает вас видеть сегодня до полудня в своем дворце.

– …Что? Возможно ли? Какое чудо! – воскликнула девушка. – Мне разрешат покинуть эту тюрьму, пройти по улице! Не разыгрываете ли вы меня, мсьё де Пейроль?

Она испытующе посмотрела на управляющего, потом расхохоталась и, не в силах сдержать радости, закружилась по комнате.

Пейроль продолжал:

– Мсьё принц желает, чтобы вы к нему явились в выходном наряде.

– Я, – в выходном наряде! – опять воскликнула юная красавица. – Пресвятая Дева! Не могу поверить, что это не сон.

– Я говорю совершенно серьезно, донья Круц. Самое большое, через час вы должны быть готовы.

Донья Круц посмотрелась в зеркало, опять рассмеялась, затем, внезапно прекратила смех и, вспыхнув, как рождественная хлопушка, звонко прокричал:

– Анжелика! Жюстина! Мадам Ланглуа! До чего же неповоротливы эти француженки!

Донья Круц сердилась на служанок за то, что те не появились раньше, чем она их позвала!

– Мадам Ланглуа! Жюстина! Анжелика!

– Не нервничайте мадемуазель, – заметил флегматичный фактотум. – Им нужно несколько секунд, чтобы добежать.

– Можете идти! – щебетала донья Круц. – Вы исполнили поручение. Я приду одна.

– Нет, я буду вас сопровождать, – уточнил Пейроль.

– Какая жалость! Святая Мария! – вздохнула донья Круц. – Если бы вы знали, как вы мне надоели, любезный мсьё де Пейроль.

В этот момент в будуаре появились мадам Ланглуа, Анжелика и Жюстина, – три служивших здесь горничными парижанки. Донья Круц уже успела о них позабыть.

– Я не желаю, слышите, мсьё де Пейроль, не желаю, чтобы эти двое оставались ночью в моем доме! Я их боюсь!

Она говорила о Фаёнца и Сальдане.

– Так угодно монсиньору, – пояснил управляющий.

– Разве я рабыня? – опять вспылила девушка. От гнева на ее щеках появился румянец. – Разве я просила меня сюда привозить? Если я узница, то оставите за мной по крайней мере право выбрать тюремщиков. Пообещайте, что больше я не увижу этих стражников! Пообещайте, иначе не пойду во дворец!

Старшая горничная мадам Ланглуа тихо подошла к Пейролю и что-то прошептала ему на ухо. И без того бледное лицо фактотума побелело, как у покойника.

– Вы уже их видели? – спросил он дрожащим голосом.

– Видела, – ответила горничная крикнул.

– Когда?

– Только что. Их недавно обоих нашли.

– Где?

– На улице, в траве у ограды, – шагах в десяти от садовой калитки.

– Я не люблю, когда при мне шепчутся! – возмутилась донья Круц.

– Прошло прощения, барышня, – отозвался управляющий. – Могу вас заверить, что этих двух стражников вы больше не увидите.

– Давайте же поскорее одеваться! – приказала горничным юная госпожа.

– Вчера поздно вечером они вдвоем ненадолго покинули сад, чтобы поужинать в ресторане; в том, что в начале улицы Сен Дени, – рассказывала мадам Ланглуа Пейролю, провожая его по лестнице. – Свободный от службы Сальдань, после ужина видимо решил проводить до сада Фаёнцу, которому предстояло вести нести караул. Внезапно мы услышали с улицы звон клинков.