Мы – русский народ - Федосеев Юрий Григорьевич - Страница 19

19

Но на войне, как на войне, где главное, как говорил вслед за Наполеоном В. И. Ленин, ввязаться в драку, а там разберемся. Поэтому, вооружившись лозунгом «Нет таких крепостей, которых не могут взять большевики», русофобы-интернационалисты решили провести еще одну революцию — «культурную». Советский энциклопедический словарь определяет ее следующим образом: «Коренной переворот в духовном развитии страны, составная часть социалистических преобразований. Включает создание социалистической системы народного образования и просвещения (1); перевоспитание буржуазной и формирование новой, социалистической интеллигенции (2); преодоление влияния старой идеологии и утверждение марксистско-ленинской идеологии (3); создание социалистический культуры (4); перестройка быта (5)».

С помощью этого «переворота» они хотели получить то, к чему так стремились, свергая Временное правительство и комиссаря во время Гражданской войны. Они хотели власти для себя и низведения русского народа до уровня бессловесного стада. Они хотели заменить собой русскую элиту, но не за счет более высокой квалификации и подготовки, они готовы были идти по костям, судьбам, душам. И первым, на чем сосредоточились их усилия, стало преодоление старой и утверждение новой идеологии,что вылилось в борьбу с православием, которую вела, и внешне небезуспешно, «вся королевская рать» от ЦК ВКП(б) до Союза воинственных безбожников. Начали, как всегда, с провокации — с изъятия церковных святынь, а закончили варварским разгромом. В результате от 45 980 православных церквей к концу 1930–х годов осталось лишь 100 храмов, а от 862 монастырей — ни одного. {9} Культовые постройки взрывались или разбирались на стройматериалы, колокола (более 385 тысяч) переплавлялись. Но самое ужасное заключалось в том, что около 200 тысяч служителей Русской церкви и ее активных приверженцев были уничтожены, а еще полмиллиона — прошли через лагеря и ссылки. Все это делалось не с кондачка, не стихийно, а по плану, именовавшемуся «церковной политикой развала» и пятилетками по «полному обезбоживанию страны». Начал борьбу Ленин, требовавший от своих секретарей ежедневного доклада «О количестве расстрелянных попов». {10} Реализовывал борьбу, не афишируясь, Троцкий под «ритуальные пляски» вождя «воинственных безбожников» Е. Ярославского (М. Губельмана) с «сонмом» своих помощников и единомышленников (А. Лукачевского, Д. Михневича, М. Кефала, М. Искинского, М. Эпштейна, Ю. Когана и др.), располагавших большим количеством собственных печатных изданий и разветвленной сетью своего «союза» по всей стране.

Вынужден огорчить тех, кто склонен рассматривать этот церковный разгром как всеобщую антирелигиозную кампанию. Католические и протестантские приходы от этого богоборчества пострадали минимально, православные секты получали государственную поддержку, а под грохот взрывов православных святынь в Москве возводились две новые синагоги. {11} Так что означенное богоборчество было не чем иным, как реализацией еврейско-масонской идеи о ликвидации последней цитадели христианства — православия в России.

К антирусскому погрому приложила руку и новая система народного образования,которая основывалась не на обучении, не на совершенствовании знаний, а на воспитании псевдоклассового сознания. Не случайно учителям предписывалось «забыть все, что было написано в области педагогики», отказаться от учебников и упразднить предметно-урочную систему обучения. На смену классической гимназии пришел «бригадный метод оглупления»: вместо учебников, написанных ведущими учеными, преподавателям и ученикам вручили жалкие пособия Гурвича и Гангнуса, призванные заменить логику речевками, латынь — эсперанто, мораль — целесообразностью и направленные на воспитание не сынов Отечества, а хунвэйбинов и Иванов, не помнящих родства. История Государства Российского охаивалась и извращалась. Получалось, что у нас не было ни Куликова поля, ни Полтавы, ни Бородина. Не мы били крестоносцев, шведов, поляков, французов, а они били нас. Положительной оценки «новых историков» заслуживали не собиратели земель русских (А. Невский, Минин и Пожарский, Петр Первый), а ее разрушители (Болотников, Разин, Пугачев). В конце концов в средних учебных заведениях историю России как учебную дисциплину отменили вообще.

Но оставались еще материализованные свидетельства подвигов русского народа. И потому дошел черед и до них. Почти одновременно сносятся памятник героям Русско-турецкой войны (часовня Святого Александра Невского), памятник победы над польскими интервентами (Казанский собор на Красной площади), памятник избавления от татарского нашествия (Владимирская церковь на Никольской улице), памятник победы над французами (храм Христа Спасителя). В запустение приходят памятники, воздвигнутые на полях сражений в Бородине, под Полтавой, на Куликовом поле. Покушались новые правители и на храм Василия Блаженного (памятник в честь покорения Казанского ханства) и памятник «Тысячелетия России» в Новгороде. Закрылось 40 % музеев.

В сознание подрастающего поколения вбивается мысль о реакционности прошлого, о консерватизме отцов и дедов. Детей и подростков пытаются убедить в том, что революция уготовила им прогрессивную миссию, но, чтобы соответствовать ей, нужно бороться с теми, кто остается верен прошлому, кто исповедует религию, кто чтит память о величии России. Именно из этой молодежи выйдут активисты, которые в 1930–е годы станут основной движущей силой трехмиллионного Союза воинственных безбожников, пообещавшего к началу 40–х годов закрыть последнюю в России церковь.

В довершение ко всему «друзья» русского народа вознамерились если уж не лишить его родного языка, то хотя бы изрядно этот язык исковеркать. Тысячелетняя кириллица была объявлена графикой «самодержавного гнета, миссионерской пропаганды, великорусского национал-шовинизма и насильственной русификации». Вместо нее предлагалась латиница, которая, по словам Луначарского, должна была дать нам «максимальную международность». На самом высоком политическом и научном уровне велись дискуссии об упразднении одних и введении других букв, об упрощении правописания, о придании официального статуса лабораторному языку эсперанто.

Составной частью «культурной революции» объявлялось « перевоспитание старой и формирование новой социадиетической интеллигенции»,однако решалась эта проблема далеко не интеллигентным способом.

Россия к началу XX века обладала высокими достижениями в области естественных и гуманитарных наук. По уровню инженерно-технической мысли мы не уступали другим странам и народам. Среди населения довольно существенную прослойку составляли образованное дворянство, русское офицерство, разночинцы. Русские ученые внесли заметный вклад в развитие физики (П. Н. Лебедев, А. Г. Столетов), химии (Д. И. Менделеев, Н. Н. Бекетов), биологии и медицины (И. П. Павлов, И. И. Мечников, И. М. Сеченов, Н. В. Склифосовский, К. А. Тимирязев), почвоведения (В. В. Докучаев), астрономии (А. А. Белопольс-кий). Русским ученым принадлежит приоритет в ряде изобретений: с именем А. С. Попова связано радио, с основанием сейсмологии связано имя Б. Б. Голицына, в разработке проблем теории относительности свою роль сыграл Н. А. Умов, у основ теории космонавтики и воздухоплавания стояли Н. Е. Жуковский и К. Э. Циолковский. Научной организацией труда занимались М. Арапов, М. Беспрозванный, П. Богданов. Результаты развития промышленности России в конце XIX — начале XX века расценивались не иначе, как русское экономическое чудо. Это относилось к угольной и нефтяной промышленности, черной металлургии, к машиностроению, судостроению и сельскохозяйственному машиностроению. Апофеозом этого промышленного взлета стало строительство Великой Сибирской железной дороги протяженностью 7416 км. По сравнению с дореформенным периодом русская промышленность выросла в 13 раз. Россия перестала быть только сельскохозяйственной страной, в 1912 году стоимость промышленной продукции практически достигла стоимости продукции сельского хозяйства (5,6 и 6,1 млрд руб.). Все это было возможно благодаря русским ученым, организаторам производства, инженерам и техникам.

вернутьсявернутьсявернуться