Робинзоны из Бомбея - Агарвал Сатьяпракаш - Страница 61

— Мне, Джанту, как всегда, на две аны купишь пури! — величественно подплывая к подростку, беспрекословным тоном изрекает она.

— Одну минутку, госпожа, — робко говорит Джанту, который, как обычно, занят каким-нибудь делом. — Вот закончу и принесу.

Но госпоже некогда: она сердится и бежит жаловаться к отцу, на ходу бросая матери:

— Ты слышишь, мам, как обнаглел?

Жена адвоката на чарпаи с полным ртом бетеля.

— Ты что это там, Джанту, — бубнит она, — Доченьке моей прекословить вздумал? Ты должен сам догадаться, чего она желает, а не ждать, пока тебя пошлют. Девочки застенчивые, не всегда еще и осмелятся сказать. Спина у тебя переломится, что ли, если тебя просят принести какой-то пустяк из лавки? На то тебя и наняли в прислуги. А если пререкаться, то скатертью дорога. Мы не держим. Деньги есть, а таких, как ты, много найдется.

— Эй ты, сын свиньи! — доносится из комнат раскатистый бас хозяина: все знают, что в эти часы он предается молитве. — Эй, Джанту, за такие штучки я тебя живо провожу за ворота!

Джанту молча выслушивает все, что говорят ему хозяин и хозяйка: лучше б он бросил дела и сбегал в лавку, чем выслушивать такое.

Но помыкать прислугой любит не только старшая дочь хозяина, он должен беспрекословно выполнять приказания любого члена семьи, если тот постоянно или временно — как гость — живет на женской половине дома. Старшая сестра хозяина, например, очень любит хрустящие рассыпчатые лай — чтобы они были прямо с пылу с жару, — а пекут эти сласти только в одной-единственной лавке, расстояние же до этой лавки никак не меньше мили. И принести надо в чистеньком полотенчике да так, чтобы не остыли.

Младшая сестра хозяина — человек хотя и без особых запросов, но и она частенько гоняет Джанту за фруктами: за манго, джамуном или еще за чем — по сезону.

А старуха, мать хозяина, не успокоится, если ровно в десять ей не подадут к столу ломтик гуавы или кусочек соленого печенья. Все знают эту ее слабость и стараются во всем угождать ей, ибо в противном случае она, по ее словам, может слечь в постель: насморк — дело нешуточное! А такое случается иногда, если — не приведи господь Джанту подает ей завтрак не вовремя. Старуха начинает усиленно шмыгать носом и, вытирая концом сари слезящиеся глаза, жаловаться на недомогание и головную боль. Едва добравшись до постели, она валится ничком и, колотя себя кулаками по голове, принимается причитать: «Загубил, загубил, безбожник! Чтоб ему ни дна, ни покрышки! Ох, смертушка моя пришла! Ох батюшки!.. Канчан, Канчан! — зовет, наконец, она внука — сына старшей дочери, — Сбегай, сынок, за лекарем! Ох батюшки, никто и ухом не ведет, сидят как истуканы! Бросили бедную старуху!.. Невестка, о невестка, подай, бога ради, подай ту бутыль с горчичным маслом, смажу голову, авось полегчает. О Рам, всемилостивый боже!..»

И тогда в доме поднимается такой гвалт, что редкие прохожие, случайно оказавшиеся возле дома, невольно вздрагивают. Все, как один, набрасываются на виновника: и каких только проклятий и угроз не сыплется в эти минуты на голову бедняги Джанту! А сам виновник недоуменно хлопает глазами: ведь с завтраком госпоже он задержался не по своей вине, как раз в это время он выполнял приказание хозяйки или готовил ванну для хозяина. И, слушая их Джанту начинает злиться на всех женщин на свете.

Разнося завтрак, он успевает сделать еще целую кучу всяких дел — сбегать на базар за овощами, купить топленого масла, натаскать дров. А о семье господина Гупты, что живет напротив, и говорить нечего, к ним Джанту посылают раз двадцать на день — взять взаймы то два-три стакана муки, то несколько ложек сахара, то полмеры арахиса или гороха. Господин Гупта никогда не отказывает, но все это надо будет возвращать, точно так же, как и взятые в долг овощи.

И только после того, как уборка закончена, — а это бывает не раньше половины одиннадцатого — Джанту получает завтрак — все, что осталось от ужина: черствый кусок лепешки да горсть несвежих вареных овощей. Если свежие овощи кончились, то вместе с куском лепешки Джанту получает горсть сушеных овощей, завалявшихся где-нибудь в углу кладовой. Однако Джанту так голоден, что набрасывается на пищу, точно волк на добычу. Свой завтрак он проглатывает за одну минуту, запивая водою из широкогорлой лоты[51].

После завтрака Джанту превращается в водоноса: ему предстоит наполнить все баки и ведра, что имеются в доме, затем перемыть ребятишек и переодеть их во все чистое. Сполоснув ребячьи штаны и рубахи, Джанту развешивает их сушить, а сам отправляется на женскую половину — там тоже ждут, когда же наконец он принесет им воды. Обливаясь потом, он носит туда воду в больших кувшинах: воды требуется много, так как женщины любят поплескаться, особенно в жаркую пору. А стирать их белье: все эти сари, кофточки, нижние юбки, полотенца, подстилки — это тоже обязанности Джанту. Подростку некогда даже дух перевести, руки от напряжения деревенеют, а вены на жилистой шее, того и гляди, лопнут.

Стоит ему, однако, на минуту присесть где-нибудь в тенечке, как тотчас же с женской половины доносится ехидное:

— Вот лоботряс! Так и норовит от работы увильнуть.

Пока перемоются все женщины, проходит больше часа. После этого Джанту предоставляется наконец возможность самому сходить к колонке — сполоснуться из-под крана. Он моется долго, покрякивая от удовольствия, фыркая и отдуваясь: когда, освеженный, Джанту возвращается домой, время уже приближается к половине второго.

Все уже пообедали и отдыхают. На бронзовом подносе у порога — кучка сухой просяной каши или вареного низкосортного риса, остатки овощей, половина темной лепешки да мелкая плошка жиденького кислого молока. Забрав поднос, Джанту отправляется во двор: на свежем воздухе все-таки приятнее. Пока он ест, в сторонке сидят две-три бродячие собаки: вывалив языки, они умильно смотрят на него, глотая голодную слюну. Джанту перемешивает вареный горох с рисом и, набрав полную горсть смеси, отправляет в рот. Жевать ему некогда — он сразу глотает, а когда сухая каша застревает в горле, Джанту тянется к стоящей здесь же лоте с водой.

После обеда Джанту приносит во двор еще два больших кувшина воды — на всякий случай, — затем, расстелив где-нибудь под навесом свою рваную циновку и ложится и тотчас же засыпает мертвецким сном.

Однако отдохнуть ему не дают: дай слуге волю, он и вовсе избалуется. Поэтому не успевает он заснуть, как кто-нибудь из домашних, потягиваясь после сладкого сна, уже будит его: ишь, развалился, а в доме нет ни капли воды. Принеси два-три кувшина свежей воды, сбегай к красильщику за сари, вынеси на солнце кровать, а то клопы завелись, для вечерней молитвы нарви листьев священного базилика…

И так до наступления сумерек.

Не успеет Джанту передохнуть, как начинаются вечерние хлопоты — то же самое, что и утром, только в обратном порядке. И Джанту все делает, делает, делает: подает, убирает, уносит, приносит, перетаскивает, моет, скоблит, скребет… Освобождается он часам к двенадцати, а то и к половине первого ночи.

Иногда его начинает познабливать и ноги делаются точно ватные, но он старается не подать вида и делает все, как в обычные дни.

Только однажды он заболел по-настоящему. Два дня весь в жару он еще как-то таскался, наивно полагая, что все это, потому что в доме жарко, и все пройдет, стоит выйти на свежий ветерок. На третий день он не смог даже встать с постели. Полыхая жаром, он лежал в своей крохотной душной каморке и тихонько стонал. Когда заглянувшие в каморку ребятишки сообщили старшим, что Джанту заболел, те им не поверили.

— С самого начала был лодырь! Ишь притворяется!

— Кругом дел хоть отбавляй, а он — болеть!

— Это от жары. Пусть ополоснется холодной водицей — и все пройдет.

— Разве можно бросать дело на полпути? За такие штучки и не таких, как он, провожали за ворота!

51

Лота — низкий бронзовый сосуд с широким горлом.