Прыжок в прошлое. Дилогия (СИ) - Сапаров Александр Юрьевич - Страница 68

– Видимо не терпится начать стройку и перебраться в свои владения, – подумал я. После обеда пошел навестить своего больного. У того сидело несколько посетителей, когда я вошел, они все встали низко поклонились. Ходкевич уже вполне пришел в себя, состояние его не вызывало опасений. Но было необходимо продержать его хотя бы еще несколько дней. Так, что когда он обратился ко мне с просьбой отпустить его, мне пришлось долго говорить о том, что тяжелое состояние еще не позволяет перевозить его в другое место. Тем более, что миссию свою он с успехом выполнил. Иоанн Иоаннович уже отправился занимать стол Великого князя литовского. На границе с Княжеством никаких боевых действий не велось. Все замерли в ожидании, что же будет дальше. Насколько я слышал в Думе, у поляков решения Литвы вызвали бурю негодования, но из-за этого вопрос о короле встал с еще большей силой. Как сказал довольный Щелкалин:

– Они там пока короля изберут, больше народу перережут, чем на войне с нами.

Вскоре приехал чем-то довольный астроном, и сразу обратился ко мне. Кошкаров сообщил, что мой гость хотел бы поговорить со мной наедине.

Я слегка удивился, так, как не очень понимал, как мы с ним будем разговаривать. Но кое-какие наметки по поводу его будущей деятельности у меня были, и мы поднялись ко мне в кабинет. За прошедшие пару лет в кабинете произошла масса изменений, вдоль стены стояли застекленные полки с фолиантами, большей частью рукописными, но были и напечатанные в европейских типографиях. Я пользовался любым случаем, чтобы купить книги, все мои слуги и родственники знали о моем хобби, то все старались помочь мне в этом. Но больше всех помог Хворостинин, от которого этим летом прислали воз книг – это были его трофеи при взятии какого-то городка. Большинство из этих книг были, конечно, церковными, но также имелись и философские трактаты, медицинские атласы, травники. На полках также стояло множество папок с документами и конспектами, написанными мной для проведения занятий с лекарями. На столе были две керосиновые лампы, рядом с ними большая стеклянная чернильница-непроливайка, и пресс-папье с резной ручкой в виде золотой рыбки, которую я вырезал собственноручно. В небольшой вазочке стояли гусиные перья и несколько ручек с медными плакатными перьями. Я ими пользовался для рисования учебных пособий, к сожалению, перо для письма у моих мастеров пока не получались, или не писали, не держали чернил, или рвали бумагу, но я все же надеялся, что когда-нибудь и такие перья у меня появятся.

На полу около печного щита стоял большой самовар.

Когда Браге зашел в кабинет он сразу уставился на ряды книг. Он смотрел на них, потом на меня и в его взгляде появилось выражение, которого у него я еще не видел. Были пристально рассмотрены керосиновые лампы, и плакатные перья. Он взял перо и вопросительно посмотрел на меня. Я в ответ взял перо у него из рук макнул в чернильницу и в несколько штрихов набросал его профиль с уродливым протезом носа, затем нарисовал уже такой, как мне казалось он должен быть. Браге согласно кивнул головой, а затем сам взял перо и нарисовал на этом же листе бумаги солнечную систему, так же, как я рисовал ему в прошлый раз и посмотрел на меня. Я подошел к своему сейфу, открыл его и достал стопку рисунков, приготовленных для этой встречи. Достав, первый я указал ему на Меркурий, на рисунке были раскаленные скалы и огромное пылающее солнце, нависшее над ними.

На втором рисунке была планета покрытая белым покровом с завихрениями облаков. Третий рисунок земного пейзажа, затем красные пески Марса с маленьким кружком солнца. На четвертом Юпитер, на пятом Сатурн с огромными кольцами, и на шестом мертвая поверхность Луны с висевшей над ней Землей.

Браге смотрел на меня и мне показалось в какой – то момент, что он упадет на колени, в его взгляде было преклонение. Он написал на этом же рисунке по латыни – мне надо выучить ваш язык.

Я же в ответ нарисовал силуэт Кремля, рядом большое здание с надписью университет, затем написал – ректор. И показал пальцем на него.

Браге, все еще не пришедший в себя от моих рисунков, ткнул пальцем в меня и сказал на латыни:

– Ректором должен быть ты.

Мы еще посидели около часа, я нарисовал ему этапы операции по восстановлению носа, здесь вообще все оказалось лучше, чем я рассчитывал. У него шпагой была срезана верхняя часть носа, а ноздри, которые было бы сделать сложнее всего, были на месте. Так, что в два этапа его нос приличных размеров можно было восстановить. Я кое-как объяснил это своему гостю. Но тот слушал невнимательно, его взгляд был прикован к моим рисункам. Конечно, сейчас у него было наверно нечто вроде шока, я не знал, каким он считал устройство Вселенной, но вряд ли он мог думать, что кто-то на Земле знает, как выглядит поверхность планет.

Он глянул на меня и, взяв перо, нарисовал комету, в ответ я снисходительно улыбнулся и провел через всю солнечную систему орбиту кометы и нарисовал примерные фазы удлинения ее хвоста в зависимости от приближения к солнцу. А затем показал на стакан воды. Похоже, моих откровений гостю хватило, он встал, попрощался и слегка пошатываясь, пошел к себе.

Я уже думал, что сегодня никаких сюрпризов не случится. Но человек предполагает, а бог располагает. Не успел я пройти вниз, как ко мне прибежал стольник и сообщил, что ко мне приехал Хворостинин со товарищи.

Когда я спустился вниз, их уже встречала моя жена. Она как раз протягивала чащу сбитня Поликарпу Кузьмичу, и с укоризной смотрела на меня.

Вот это был сюрприз. За прошедшие годы воевода сильно сдал. Через все его лицо шел уродливый сабельный шрам, правый глаз почти не открывался, держал он чашу левой рукой, правой кисти у него не было. Он выпил чашу сбитня и крепко обнял меня:

– Ну, здравствуй Сергий Аникитович, вишь, как свидеться пришлось. Он шмыгнул носом, и по щеке у него скатилась одинокая слезинка. Сзади его успокаивающе похлопал по плечу Дмитрий Иванович:

– Будет тебе старый слезу пускать. Лучше Господа поблагодари, что живым остался.

Сам Хворостинин выглядел, как обычно, только слегка осунувшееся лицо говорило, что жизнь у него проходит не в тереме.

Я пригласил дорогих гостей к столу, на который уже несли все, что было в доме. Позвали, пригласили за стол и Тихо Браге. Поликарп Кузьмич вначале не очень приязненно посмотрел на моего гостя, но, узнав, что это знатный датчанин, да еще обласканный государем, больше не выступал. Когда мы уже выпили не по одной стопке, Дмитрий Иванович рассказал, что Поликарпу Кузьмичу этим летом не повезло. Когда в Диком поле он решил самолично выехать в дозор, на них неожиданно напал татарский отряд, Основные силы были недалеко и, услышав звуки сечи, ему пришли на выручку. Но для воеводы это было уже было все равно. Татарская сабля изуродовали ему лицо, и отрубила правую кисть. Из всего дозора в живых осталось только три человека, но без ран не было никого. Для него воина по жизни, это было не переносимо. Может больше из-за этого выздоровление шло медленно. Три месяца он отлеживался у себя в вотчине. За это время воеводство у него уплыло. И сейчас он приехал бить челом государю, чтобы тот дал ему службу. Попав в Москву, он заехал к старому другу, Хворостинин, увидев, что Кузьмич почти не видит правым глазом, вместе с ним отправился ко мне, чтобы узнать могу ли я, сделать так, чтобы веко правого глаза у воеводы могло подниматься. Я внимательно осмотрел изуродованное лицо Поликарпа Кузьмича и сказал, что вполне могу решить его проблему. Пока мы с ним говорили, Дмитрий Иванович, к моему удивлению, о чем-то оживленно переговаривались с Браге.

– Ну и дела, – подумал я, – все кругом знают датский язык, один я ни хрена не понимаю.

Увидев, что я на них смотрю, Хворостинин пояснил:

– Тюге мне тут рассказывает, как ему в молодости нос обрубили. Говорит, мол, что до сих пор не верит, что ты сможешь все исправить. А ему объясняю, что ты еще не такие личины исправлял.

За окном стемнело, небо было звездным и астроном, выпросив у меня подзорную трубу, отправился на улицу, заниматься своим любимым делом.