Т. 03 Гражданин Галактики - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 29

Я не предпринял никаких чересчур решительных действий; просто извлекал как можно больше удовольствия из общества Пру… А удовольствий был вагон и еще маленькая тележка, не иначе.

Я слышал, что, когда животные попарно покорно заходили на борт Ковчега, Ной тут же разгонял их по половому признаку — одних на левый, других на правый борт. На «Элси» — все по-другому. Чет и Мей-Линг имели возможность познакомиться так близко, что решили сделать свою близость постоянной. Ведь меньше половины команды пришло на борт уже женатыми: для остальных же не было никаких препятствий действовать как заблагорассудится, была бы только охота.

Однако приглядывали за нами, хоть и не навязчиво, но не хуже, чем на Земле. Причем наблюдение вовсе не выглядело кем-то организованным, хотя, как подумаешь получше, то, вероятно, было именно таким. Если кто-то желал кому-то слишком долго спокойной ночи, после того как в коридоре уже притушили огни, то частенько случалось, что Дядюшка Альф почему-то вставал и шаркал куда-то по этому же коридору. А бывало, что Мама О'Тул отправлялась в неурочный час приготовить себе чашечку шоколада, чтобы прогнать бессонницу.

Иногда мог появиться даже капитан. Уверен, что у него глаза были и на затылке. И он ими подмечал все, что происходило на корабле. Впрочем, я уверен, что то же самое можно сказать и о Маме О'Тул. А Дядюшка Альф, вероятно, принадлежал к числу тех гипотетических телепатов, которые могут читать мысли у кого угодно; только он был слишком деликатен и слишком умен, чтобы дать кому-нибудь это понять.

А может, это док Деверо так великолепно изучил всю команду с помощью своих перфорированных карточек, что всегда знал, куда, как говорится, может прыгнуть кролик, и тут же посылал своих гончих на перехват. От дока, я считаю, можно было ожидать чего угодно.

Действия всегда были таковы, что их вполне хватало, перебора же не наблюдалось никогда. Никто не возражал против поцелуя-другого, если находились желающие попробовать их на вкус; с другой стороны, у нас не произошло ни единого скандала из тех, что то и дело вспыхивают в любой общине. Уверен, что не было, ведь такие вещи в тесном корабельном пространстве не скроешь. Зато тепленьких поцелуев и не слишком страстных объятий никто, казалось, не замечал.

Разумеется, мы с Пру не занимались ничем таким, что могло бы стать предметом критики со стороны окружающих.

Тем не менее, мы все больше и больше времени проводили вместе как на вахте, так и вне ее. Я относился к этому не так чтобы очень серьезно и не помышлял насчет женитьбы; и все же мне было ясно, что наши отношения приобретают определенную значимость. Во взглядах Пру, бросаемых на меня украдкой, проглядывало нечто собственническое, а наши руки, встречавшиеся друг с другом при передаче страничек рапортов, иногда вздрагивали, будто между ними проскакивали искры.

Мне было хорошо, радость жизни переполняла меня, и времени на писание своих мемуаров почти не-оставалось. Я даже прибавил в весе четыре фунта и уж больше никак не испытывал тоски по дому.

Мы с Пру приобрели привычку, уходя с вахты вместе, совершать по дороге к каютам набег на буфетную. Мама О'Тул не возражала; она оставляла дверь в буфетную открытой, чтобы каждый, кому захочется перехватить кусочек, мог бы получить его без труда; Мама говорила, что тут наш дом, а вовсе не тюремная камера. Обычно мы с Пру довольствовались сандвичем, но иногда выдумывали и что-то более экзотическое, а потом с удовольствием уплетали за обе щеки это блюдо, прежде чем отправиться спать. О чем мы говорили — не представляет для вас интереса; главное — то теплое чувство, которое согревало нас обоих.

Однажды, когда в полночь мы сдали вахту, кают-компания оказалась совсем пустой; игроки в покер разошлись рано, даже обычно засиживавшихся допоздна шахматистов и тех не было. Я пошел в буфетную и принялся поджаривать сандвич с дрожжевым сыром. Буфетная у нас довольно тесная, и, когда Пру повернулась, чтобы включить малый гриль, она мимолетно прижалась ко мне.

Я вдохнул запах ее чудесных свежевымытых волос и еще чего-то — не то цветущего клевера, не то фиалок. А потом сжал Пру в объятиях.

Она не противилась. На мгновение вроде бы окаменела, но это тут же прошло.

Девушки восхитительны. Костей у них нет вообще, и мне думается, что они, по меньшей мере, градусов на пять теплее нас, даже если ртутный термометр и не показывает этой разницы. Я наклонился к ней, она подняла лицо, зажмурила глаза… и все кругом стало таким, что лучше и быть не может.

Может быть, целовались мы всего полсекунды, но я знал, что ей это нравится ничуть не меньше, чем мне, и здесь уж никакого преувеличения нет.

Но вдруг Пру вырвалась из моих объятий, как вырывается из захвата борец, и замерла, прижавшись спиной к прилавку, возле которого мы стояли, — вид у нее был жутко испуганный. Что ж, надо думать, и у меня он был не лучше. На меня она даже не посмотрела: она уставилась в пустоту и, казалось, к чему-то прислушивалась… и тогда я понял — такое выражение у нее бывало всегда во время сеанса связи; только сейчас она выглядела почему-то страшно несчастной.

Я вскрикнул:

— Пру! Что случилось?!

Она не ответила, просто повернулась и пошла. Она успела уже сделать несколько шагов к дверям, когда я бросился к ней и схватил за руку.

— Послушай, чем я тебя обидел?

Она снова вырвалась, а потом, видимо, вспомнила, что я все еще нахожусь тут же.

— Мне очень жаль, Том, — сказала она хрипло. — Моя сестра страшно разозлилась.

С Пейшенс Мэтьюз я не был знаком, а уж в данную минуту меньше всего мечтал о такой чести.

— Ну и что? Господи, в жизни не видал такого идиотизма…

— Ты не нравишься моей сестре, Том, — ответила она твердо, как будто этим было сказано все. — Спокойной ночи.

— Но…

— Спокойной ночи, Том.

За завтраком Пру была мила, как всегда, но когда она передавала мне рогалик, никаких искр между нами не пробежало. И я нисколько не удивился, когда Руп в тот же день произвел перестановки в расписании дежурств; я даже не стал его спрашивать почему. Пру меня не избегала, она, вероятно, даже не отказалась бы и потанцевать со мной, но огонь погас, и ни один из нас не попытался разжечь его снова.

Много времени спустя я поделился с Ваном тем, что произошло между мной и Пру. Нет, сочувствия от него я не дождался.

— Думаешь, ты первый, кому отдавило пальцы дверями? Пру — милая и славная малышка, это тебе говорит дедуля Ван Хоутен. Но если даже сам сэр Галахад заявится сюда на белом скакуне, ему сначала придется испросить разрешения поговорить с Пру у Пейшенс, а уж потом обращаться к ней. И то, готов спорить, Пейшенс ответит ему отказом. Пру, конечно, готова на все в своем милом и немножко простоватом стиле, но Пейшенс никогда не разрешит ей ничего более пылкого, чем тарелка горячего — с пылу с жару — горохового супа.

— Это просто стыд! Пойми, для меня это уже ничего не значит, но сестра Пру, если говорить прямо, губит ей жизнь!

— Вообще-то это сугубо личные дела. Сам я сумел достичь компромисса со своим близнецом уже несколько лет назад — мы выбили друг другу по парочке зубов, а потом прекрасно взаимодействовали на чисто деловой основе. А кроме того, откуда тебе, собственно, известно, что у Пру с Пейшенс отношения не складываются сейчас именно таким образом? Может, Пру сама начала это? Первой?

Эта история не отвратила меня от девушек (даже от девушек, имеющих сестренок-двойняшек), однако теперь я предпочитал наслаждаться их компанией только на глазах у всех. А для начала я вообще старался бывать побольше в обществе Дядюшки. Он любил постучать в домино, а потом, когда наши вечерние увеселения кончались, ему нравилось поболтать насчет Конфетки: разумеется, она тоже принимала в наших беседах самое активное участие. Дядюшка время от времени поглядывал на ее большую фотографию, я — тоже, и мы втроем безмятежно пошучивали, причем Дядюшка играл для нас обоих роль «эха». Конфетка была действительно удивительно милым ребенком, а общение с шестилетней девчушкой доставляет массу удовольствия — уж очень завиральные идеи у них бывают в этом возрасте.