Властелин мира - Мютцельбург Адольф - Страница 77

— Может быть, ты обидишься на меня, Пауль…

— Вовсе нет! Говори! — улыбнулся в ответ Ведель. — Я догадываюсь, что ты собираешься сказать. Ты думала, что у нее более выразительное, более привлекательное лицо, верно?

— Ты почти угадал, — ответила Мария. — Впрочем, ты никогда не простишь мне этих слов. Мужчины очень гордятся своей первой любовью.

— Только не я, Мария. Теперь, когда я столько лет не видел Терезу, я нахожу твое замечание справедливым. Зато должен сознаться, что выражение ее лица стало гораздо серьезнее и одухотвореннее, что бы ты ни говорила.

— А она? Она забыла тебя? — нерешительно спросила Мария, пытаясь скрыть свою обеспокоенность.

— Надеюсь, — ответил Ведель. — А теперь давай-ка поболтаем с доном Лотарио. Мы совсем забыли о нем — это непростительно.

V. ИСТОРИЯ ОДНОЙ ЮНОСТИ

На следующее утро дон Лотарио принес профессору свою учебную работу. Разговор, который при этом завязался, вскоре перешел на религиозные темы. Профессору было известно, что в Париже молодой испанец познакомился с аббатом Лагиде, и он поинтересовался религиозными воззрениями аббата. Дон Лотарио ответил, что свои воззрения аббат изложил в известных трудах и он мало что может к этому добавить. Профессор, продолжая начатый разговор, заметил вот что. Он слышал, что в последнее время Лагиде воздерживается от религиозных дискуссий и вообще от общественной деятельности на этом поприще. Дон Лотарио возразил: аббат связан с графом Аренбергом, человеком очень набожным, если не сказать, фанатиком.

— А в Париже вы случайно не свели знакомство с графом? — спросил Ведель. Когда испанец ответил утвердительно, профессор произнес: — В таком случае вам, вероятно, известна молодая дама, которую можно встретить в его обществе?

— Мадемуазель Тереза? Да, я видел ее несколько раз, — ответил молодой человек.

— А у вас не возникало желания вновь разыскать графа здесь, в Берлине? — поинтересовался профессор.

— Пока не знаю.

— Вы доставите мне удовольствие, дон Лотарио, — сказал Ведель, доверительно кладя руку на плечо молодого человека, — если возобновите свои визиты к графу. Мне хотелось бы знать, каково настроение Терезы, как она живет, чем занимается. Когда-то она очень интересовала меня — я был в нее влюблен. Так что мое желание вполне объяснимо.

— В самом деле? — несколько удрученно спросил дон Лотарио. — Может быть, именно вы настолько завладели сердцем Терезы, что она не в силах полюбить другого?

— Другого? Это печально, — серьезно заметил профессор, опустив голову. — Надеюсь, это не так. Впрочем, у вас будет возможность познакомиться с ней ближе. Говорят, она сильно изменилась, я имею в виду ее душу. А чтобы вы могли проверить сердце Терезы, я расскажу вам печальную историю моего знакомства с нею.

У дона Лотарио забилось сердце. Именно здесь, где он менее всего ожидал, именно здесь ему суждено неожиданно узнать то, что так для него важно. Именно здесь, именно сейчас любовь Терезы перестанет быть для него тайной.

— Я опишу вам этот период своей жизни не ради того, чтобы удовлетворить ваше любопытство, — начал профессор, — а скорее для того, чтобы предостеречь вас от подобных связей.

Я был, как принято говорить, в самом расцвете сил. Закончив обучение и стремясь к независимости, я решил не сразу поступить на государственную службу, а пожить некоторое время свободно, по собственному усмотрению. Средств у меня не было, но были силы, которые и дали мне эти средства. У меня были добрые знакомые, а мои знания открыли мне путь в научные журналы. Я писал об истории, искусстве и литературе и находил в этом занятии, не отнимавшем у меня много времени, не только достаточный, но даже приятный источник существования. Потребности мои были не слишком велики, и я мог все их удовлетворить. Короче говоря, я чувствовал себя, если хотите, счастливым человеком.

Как— то весной я прогуливался с приятелем вблизи Бран-денбургских ворот. Был чудный вечер, мимо нас то и дело проходили влюбленные парочки. Я был в меланхолическом настроении, и, пожалуй, впервые мне в голову пришла мысль, что жизнь без любви —ничто.

В тот самый вечер я познакомился с Терезой. И мне показалось, я нашел именно то, что искал.

Отец Терезы давно был где-то на чужбине, и на этом основании ее мать считала себя вдовой. Старший брат с ними не жил. Я ни разу его не видел. Говорили, что он своенравный, непутевый малый. Чтобы прокормить себя и дочь, мать Терезы открыла небольшую кондитерскую, приносившую ей мизерный доход. Она была истинной берлинкой, не скажу, что необразованной, однако и не слишком хорошо воспитанной, весьма расчетливой, а в некотором смысле даже мудрой. Она ужасно любила франтить и придавала значение только умению пустить пыль в глаза.

Тереза унаследовала характер матери, правда в облагороженном, как мне казалось, варианте. В то время ей не было еще семнадцати. Ее нельзя было назвать красивой, но меня она привлекала. В ней была та живость, какую молва приписывает француженкам, и она представлялась мне вполне подходящей для мимолетной связи, какой я тогда жаждал.

Вскоре я понял, что целиком завоевал ее сердце, и это представлялось мне двойной победой. Во-первых, посещать кондитерскую ее матери никому не возбранялось, а поскольку Тереза была достаточно хороша, чтобы привлечь молодых людей — на что ее мать, наверное, и рассчитывала, — у меня оказалось немало соперников. Во-вторых, мне льстило, что меня любили только за мою индивидуальность. Обычно дамы дарили мне свою благосклонность, скорее, за мои знания, за мою репутацию весьма образованного человека. С Терезой у нас все сложилось иначе. Моя ученость интересовала ее чрезвычайно мало. Ей нравился я сам, и именно это обстоятельство придавало особое очарование моим стремлениям добиться ее расположения.

Не обманулся я и в другом. Тереза была слишком молода, чтобы быть расчетливой, и не настолько сентиментальна, чтобы мечтать о вечном счастье. Мы никогда не говорили о любви, о супружестве, хотя встречались ежедневно и развлекались как нельзя лучше. Ее доверчивость обезоруживала меня, и я не смел злоупотреблять ею. Мы вместе бывали на балах, на пикниках, совершали продолжительные прогулки, играли на фортепьяно в четыре руки и пели дуэтом, посещали небольшие увеселительные заведения — все это в сопровождении ее матери или других семейств.

Так прошел год. Слова о любви или браке, как я уже говорил вам, никогда не срывались с наших уст. Даже ее расчетливая мать хранила молчание. Вскоре я отправился в путешествие, отчасти чтобы проверить, как мы оба перенесем разлуку. Впрочем, мы с ней переписывались, и мой первый визит по возвращении был к Терезе.

Между тем обстоятельства у нее несколько изменились.

Руки Терезы добивался некий богатый молодой человек. Я не придал этому особого значения, но мой соперник был настроен решительно. Тут я впервые начал бороться. Сперва мне пришла мысль реже бывать у Терезы и постепенно совсем прекратить свои визиты. Но это оказалось невыносимо. Тереза погрустнела. Я понял, что мать настаивает, чтобы она сделала свой выбор.

Потом начались муки ревности, и лишь тогда я осознал, что люблю Терезу. Мысль, что она может принадлежать другому, была для меня нестерпима. Тем не менее я никогда не помышлял о женитьбе, не считал ее возможной! Я вел изнурительную борьбу с собственным честолюбием, с собственным будущим, с собственным бытием — и Тереза одержала в этой борьбе победу.

Я официально стал ее женихом. Оба мы были счастливы. Не подумайте, что у меня на душе остался неприятный осадок. Я торжественно дал себе клятву сделать Терезу счастливой.

Но останься она прежней, счастливой ей не стать — это я сознавал не хуже любого другого. Даже алмазу не стать бриллиантом без огранки! А какой юной, какой податливой представлялась мне моя избранница! У нее, правда, были мелкие недостатки, но как легко любовь надеется все преодолеть! Я откровенно сказал ей обо всем. Объяснил, что когда-нибудь ей придется вращаться в тех кругах, которые будут ей чужими, нарисовал картину ее будущего. Она согласилась со мной, и я был удовлетворен.