История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1 - Святополк-Мирский (Мирский) Дмитрий Петрович - Страница 45

В конце 1825 г. Грибоедов вернулся к Ермолову на Кавказ. Но

там он оставался недолго. Сразу после мятежа 14 декабря на Кавказ

был послан курьер, чтобы его арестовать. Рассказывали, что Ермолов

(популярный среди декабристов) предупредил Грибоедовао

предстоящем аресте и дал ему время уничтожить компрометирующие

бумаги. Грибоедов был привезен в Петербург и посажен на

гауптвахту Главного штаба. В страшном негодовании на свой арест

он написал Николаю резкое письмо в таких выражениях, что

дежурный генерал не осмелился передать его императору. На

допросах Грибоедов держался твердо. Несмотря на тесные связи со

многими мятежниками, ему удалось оправдаться. Он был освобожден

и, в качестве компенсации за пережитые неприятности, получил

повышение по службе и годовое жалование. Однако все это дело до

сих пор остается несколько загадочным, потому что нет сомнения,

что Грибоедов все-таки был в нем замешан.

Он возвратился на Кавказ, где в это время началась война с

Персией. Ермолов, которого Николай не любил и которому не

доверял, вынужден был уйти в отставку, но новый наместник,

любимец и личный друг царя Паскевич, был родственником

Грибоедова, и у них были самые лучшие отношения. Грибоедов

поехал в штаб Паскевича на фронт и сопровождал его всю войну. Он

вел мирные переговоры, добился заключения Туркменчайского мира

(10 февраля 1828 года) и повез мирный договор в Петербург для

ратификации. Его приезд в столицу был встречен пушечным салютом

с Петропавловской крепости, ему были оказаны высшие почести, и

он был назначен русским послом в Персию. По дороге туда, в

Тифлисе, он влюбился в шестнадцатилетнюю грузинку, княжну Нину

Чавчавадзе, и женился на ней. Совершенно счастливый, он уехал с

молодой женой в Тавриз, откуда должен был наблюдать за тем, как

персы выполняют условия мирного договора.

Это было нелегким и малоприятным делом. По договору Персия

обязывалась выплатить большую контрибуцию и возвратить всех

христианских пленных – т. е. в основном армянских женщин из

персидских гаремов. Первый пункт был неосуществим, потому что

Персия была несостоятельна, а второй персы воспринимали как

страшное оскорбление святости гарема, основы, на которой

зиждилось их религиозное государственное устройство. В декабре

1828 г. Грибоедов приехал в Тегеран для прямых переговоров с

шахом, оставив жену в Тавризе на попечении жены британского

посла. В Тегеране Грибоедов увидел, что все возмущены пунктом о

выдаче христианских женщин. Он сразу понял (и писал это в

депешах), что русские требования чрезмерны, но продолжал

энергично настаивать на их выполнении, не считаясь с чувствами

персов. Вскоре против него поднялось народное движение, раздутое

Алаяр-ханом (родственником шаха), из гарема которого бежали и

укрылись в русском посольстве, согласно договору, две христианские

женщины. 30 января толпа, разжигаемая Алаяр-ханом, ворвалась в

посольство и перерезала всех его обитателей, кроме одного.

Грибоедов погиб, сражаясь. Его обнаженное изрубленное тело

сумели узнать только по скрюченному пальцу, искалеченному после

дуэли с Якубовичем. Вдова Грибоедова, узнав о его гибели, родила

недоношенного ребенка, умершего через несколько часов. После

смерти мужа она прожила еще тридцать лет, отвергая все ухаживания

и снискав всеобщее восхищение своей верностью его памяти.

Грибоедов – homo unius libri (человек одной книги). Книга эта –

великая комедия Горе от ума (или, как перевел это название

профессор Перз, Несчастие быть умным). Другие его комедии, одна

из которых была написана после Горя, не заслуживают внимания и до

странного на нее непохожи. Фрагменты социально-исторической

трагедии Грузинская ночь, над которой он в последние годы работал,

тоже разочаровывают. Некоторые из его стихотворений хороши, но

это только намеки на нереализованные возможности.

Более важны его письма, ибо они – среди лучших, написанных на

русском языке. Они открывают намГрибоедова-человека, но великий

писатель раскрывается перед нами только в Горе от ума.

Горе от ума – произведение классической школы комедии,

идущее от Мольера. Как до него Фонвизин, а после него основатели

русской реалистической традиции, Грибоедов делает главный упор не

на интригу пьесы, а на характеры и диалоги. Комедия построена

рыхло. Многие сцены не двигают действия и введены только для

обрисовки характеров. Но в диалоге и в обрисовке характеров

Грибоедов остается единственным и неподражаемым. Диалог

выдержан в рифмованных стихах, это ямбы разной длины – размер,

который в Россию ввели баснописцы как эквивалент вольному стиху

( vers libre) Лафонтена и который достиг совершенства в руках

Крылова. Диалог Грибоедова есть непрекращающийся tour de force

(верх ловкости). Он все время старается совершить – и совершает –

невозможное: втискивание обычных разговоров в сопротивляющуюся

метрическую форму. Кажется, что Грибоедов специально умножает

трудности. Он, например, был в те времена единственным поэтом,

пользовавшимся необычными, звучными, каламбурными рифмами.

В его стихах содержится как бы необходимое количество жесткостей

и углов, чтобы постоянно напоминать читателю, каких мук, какого

труда стоило поэту триумфальное преодоление всех препятствий. Это

благородная жесткость: зарубка мастера на трудноподдающемся

материале. Несмотря на оковы метрической формы, диалог

Грибоедова сохраняет естественный разговорный ритм и более

разговорен, чем любая проза. Он полон ума, разнообразия,

характерности: это настоящая сокровищница лучшего русского

разговорного языка той эпохи, когда речь высших классов еще не

была испорчена и выхолощена школьным обучением и грамматикой.

Чуть ли не каждая строка комедии стала частью русского языка, а

пословиц из Грибоедова взято не меньше, чем из Крылова. По

эпиграммам, репликам, по сжатому и лаконическому остроумию у

Грибоедова в России нет соперников – он перещеголял даже

Крылова.

В искусстве изображения характеров Грибоедов тоже ни с кем не

сравним. У него было качество, унаследованное от классицистов,

которым не обладал никто из русской реалистической школы. Оно

было у великих мастеров XVII и XVIII вв. – у Мольера, у Филдинга,

а в XIX, думаю, только у Теккерея. Это некая всечеловечность,

которая делает Тартюфа, Сквайра Вестерна и мисс Кроули чем-то

большим, нежели просто характерами. Они личности, но они еще и

типы – архетипы, или квинтэссенции человеческого, наделенные

всем, что есть у нас жизненного и индивидуального, но наделенные

еще и сверхличностным существованием, подобно платоновским

идеям или универсалиям схоластов. Это редкое искусство – может

быть, самое редкое из всех; и из русских писателей Грибоедов

обладал им в высшей мере. Это не значит, что его персонажи не

живут; они живут, да еще как! – но жизнь их более продолжительна и

всечеловечна, чем наша. Они вылеплены из подлинно

общечеловеческого материала. Фамусов, отец, начальник важного

департамента, прирожденный консерватор, циничный и добродушный

философ хорошего пищеварения, столп общества; Молчалин,

секретарь, мелкий негодяй, который играет с пожилыми дамами в

вист, гладит их собачек и притворяется влюбленным в дочку

начальника; Репетилов, оратор кофеен и клубов, «горящий свободою»

и пахнущий вином, безмозглый поклонник ума и ближайший друг

всех своих знакомых. Все, вплоть до самого эпизодического лица,

написаны с одинаковым совершенством, законченностью и