История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1 - Святополк-Мирский (Мирский) Дмитрий Петрович - Страница 69

основном драматургов. Дружба Аксакова с Шишковым была

выражением его глубокой привязанности ко всему русскому, не

запятнанному космополитизмом. Эта его сторона еще усилилась под

влиянием жены. Дом их стал для московского общества оплотом

чистого «руссианизма». Когда началось славянофильское движение,

оно, естественно, встретило в этой семье полную поддержку. Два

сына Аксакова, Константин и Иван, стали вождями славянофильства.

В 1832 г. Аксаков познакомился с Гоголем и признал в нем то, чего не

видел ни в Пушкине, ни в ком другом – чисто русского гения. Дом

Аксаковых стал храмом гоголевского культа, а сам Аксаков – его

верховным жрецом.

В 1830 г. Аксаков оставил службу и повел приятную жизнь

московского дворянина со средствами, продолжая поддерживать

близкие связи со славянофильскими философскими кружками. В Го-

голе он в конце концов глубоко разочаровался. Горькое личное

чувство выражено в его письмах к бывшему идолу, написанных после

1846 г. Тем не менее пробудил Аксакова для литературной

деятельности именно Гоголь и никто другой.

Аксаков пробовал себя в литературе с самого детства. Но

националисты и консерваторы того времени (до 1830 г.) не могли

научить его в области литературной формы ничему, кроме француз -

ского классицизма, а как раз классицизм в своих высоких жанрах был

особенно противопоказан антиурбанистическому мировоззрению

Аксакова. Во всех своих переводах, переложениях и опытах, в

которых он с 1810 по 1830 гг. платил дань школе Буало, Аксаков не

более чем посредственный дилетант. Дух Гоголя, в сущности, был

Аксакову так же далек, как дух Расина или Хераскова, но именно

Гоголь открыл ему возможность нового отношения к реальности,

непредвиденного классицистами, – возможность видеть жизнь такой,

какая она есть, и пользоваться всем жизненным материалом, не

втискивая его в классические формы. Конечно, эта истина могла

открыться Аксакову иначе, не через Гоголя, который есть нечто

гораздо большее, но так уж случилось, что именно гоголевское

искусство сорвало пелену стилизации с глаз Аксакова. Первым его

опытом в новом, реалистическом роде был маленький описательный

рассказ Буран, напечатанный в 1834 г., явно незрелый и

экспериментальный. Около 1840 г. Аксаков, по настоянию Гоголя,

начал писать Семейную хронику; большие отрывки оттуда появились

без подписи в 1846 г. в славянофильском альманахе. В последующие

годы Аксаков опубликовал несколько книг об охоте и рыбной ловле в

своей родной Оренбургской губернии. Записки об уженье рыбы

(1847) были первой его книгой. За ней последовали Записки

ружейного охотника Оренбургской губернии (1852). Эти книги, в

которых ясно, просто, безыскусно и необыкновенно живо описана

неодушевленная и одушевленная природа, были приняты с

восторгом. Тургенев написал на них восторженную рецензию, а

Гоголь написал автору: «Ваши птицы и рыбы живее моих мужчин и

женщин». Когда в 1856 г. появилась Семейная хроника (вместе с

Воспоминаниями), Аксаков был признан самыми влиятельными

критиками самым выдающимся из ныне живущих писателей – и стал

писать. В 1858 г. он издал Детские годы Багрова-внука. За последние

десять лет жизни он написал большую часть собрания своих

сочинений. В 1858 г. он заболел, но и прикованный к постели

продолжал работать. Умер он 30 апреля 1859 г.; перед смертью он

писал повесть Наташа, в которой должна была быть рассказана

история его младшей сестры.

Основная черта творчества Аксакова – объективность. Искусство

его не аналитично. Даже когда он анализирует себя, как в Детских

годах, его анализ объективен. Его не тревожат никакие активные

желания, кроме, разве что, желания вновь обрести потерянное

время – « retrouver le temps perdu». Прустовская фраза здесь уместна,

потому что чувствительность Аксакова, как ни странно, поразительно

напоминает чувствительность французского романиста; разница в

том, что Аксаков был настолько же здоров и нормален, насколько

Пруст был извращен и патологичен; вместо душной атмосферы

никогда не проветривавшейся квартиры на бульваре Осман, в книгах

Аксакова веет вольный степной ветер. Как и Пруст, Аксаков весь –

пять чувств. В его творчестве нет ничего, quod поп fuerit in

sensibus, – что сперва не прошло бы через ощущения. Стиль его так

прозрачен, что его как бы и нет совсем. Его не замечаешь, ибо он

совершенно адекватен тому, что выражает. Более того, он обладает

прекрасной русской чистотой, благородством и неподдельным

изяществом, почему и может быть признан лучшей, образцовой

русской прозой. Есть у этого стиля и свой дефект, и этот дефект –

оборотная сторона его достоинств: некая безмятежность, излишняя

мягкость, отсутствие разреженного, «демонического» горного

воздуха поэзии. Он из земли перстный; воздух, которым тут дышишь,

свежий, чистый воздух, но это воздух нижних слоев атмосферы, края,

где нет гор. Вот почему, при всех его достоинствах, Аксаков

второстепенен по сравнению с Лермонтовым.

Самая характерная, самая аксаковская из аксаковских книг – это,

бесспорно, Детские годы Багрова-внука. Именно тут больше всего

проявились его прустовские черты, именно тут очевидна равнинность

его мира. В Детских годах нет происшествий. Это история мирного,

бессобытийного детства, удивляющего только необыкновенной

чувствительностью ребенка, которой способствует необыкновенно

сочувственное воспитание. Больше всего оттуда запоминаются,

пожалуй, картины природы, например, прекрасное описание прихода

весны в степь. Многие читатели, предпочитающие каждодневности

происшествия, рутине – исключительное, находят Детские годы

скучными. Но если обычная жизнь, не перебиваемая необычайными

происшествиями, является для литературы законным предметом

изображения, то Аксаков в Детских годах создал шедевр

повествовательного реализма. Ближе, чем кто-либо из русских

писателей, даже ближе, чем Толстой в Войне и мире, он подошел к

современному, постепенному, непрерывному изображению жизни,

столь отличному от ее драматического, событийного изображения,

обычного у прежних романистов.

Семейная хроника более занимательна и не строится

исключительно вокруг одного героя. В ней больше событий, и, так

как это история дедов и родителей автора еще до его рождения, там,

естественно, отсутствует самоанализ. Она поразительно, необычайно

объективна. История крупного крепостника, одного из первых

поселенцев, картины золотого века крепостничества при Екатерине

написаны без гнева и без восторга. Они настолько бесстрастны, что

могли бы быть использованы социалистами как оружие против

русского дворянства, а консерваторами – для его защиты. Сельская

жизнь России, особенно в малонаселенных пограничных областях,

сильно напоминала средневековые или даже патриархальные

времена. Над помещиком был только Бог, с кем он себя чувствовал в

полном согласии, и царь, утвердивший его власть и для которого он

был практически недосягаем. Эти условия создали людей библейских

масштабов. Степан Михайлович Багров – патриарх, сильный,

справедливый, добрый, щедрый, бесстрашный, но знающий твердо

свои права и пользующийся ими без всяких сантиментов. Другой тип

землевладельца изображен в лице злого помещика Куролесова,

который женится на багровской кузине и которого Багров в конце

концов возвращает на праведный путь. В последней части книги