История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1 - Святополк-Мирский (Мирский) Дмитрий Петрович - Страница 80

Тургенева. В 1853–1856 гг. оба они вместе с Некрасовым составляли

некий триумвират, фактически правивший русской (во всяком случае,

петербургской) литературой. Тургенев считал Анненкова

компетентнейшим критиком и всегда давал ему на прочтение только

что законченные вещи перед окончательной отделкой.

Анненков более всего известен как издатель и биограф

Пушкина. Его книга Пушкин в царствование Александра I (1875) –

одна из самых замечательных книг подобного рода. Написанная им

картина общества, создавшего и окружавшего Пушкина до

двадцатипятилетнего возраста, – шедевр социальной истории. И хотя

раздражает его снисходительный тон по отношению к эпохе, которую

он считал отсталой, его умение увидеть и выделить важное и глубина

изображения делают книгу необходимой для каждого изучающего

русскую цивилизацию, не говоря уже о том, что она прекрасно

читается. Его многочисленные воспоминания и портреты

современников так же проницательны и так же будят мысль. Все это

вместе складывается в широкую панораму тех лет, столь много

значивших для развития русского интеллигентского мышления.

2. АПОЛЛОН ГРИГОРЬЕВ

Аполлон Александрович Григорьев родился в 1822 г. в Москве, в

самом сердце купеческого района – в той части города, где

поверхностный лак западной утонченной цивилизации был едва

заметен и где русский характер сохранялся и более или менее

свободно развивался.

Когда пришло время, Григорьев поступил в университет, вскоре

совершенно пропитался романтическим и идеалистическим духом

своей эпохи. Шиллер, Байрон, Лермонтов, но прежде всего театр с

Шекспиром и шекспировским актером Мочаловым – вот воздух,

которым он дышал.

Окончив университет, Григорьев посвятил себя литературе.

В 1846 г. он выпустил томик стихов, который прошел почти

незамеченным. В это время Григорьев, покинувший родительский

дом, усвоил вольные и безалаберные обычаи романтической богемы.

Жизнь его превратилась в череду страстных и идеальных романов,

столь же страстных и самозабвенных кутежей и постоянного

безденежья – прямого следствия его безответственного и

непредсказуемого поведения. Но несмотря ни на что, он не утратил

своих высоких идеалов. Не утратил он и своей огромной

работоспособности. Работал он урывками, но неистово, лихорадочно,

будь то поденная работа на какого-нибудь загнавшего его издателя

или перевод из любимых Шекспира и Байрона, или одна из его

бесконечных статей, таких бессвязных и таких богатых мыслями.

В 1847 г. он сошелся с одаренными молодыми людьми,

группировавшимися вокруг Островского. Это имело на Григорьева

решающее влияние. Новых друзей объединял безграничный кипучий

восторг перед русской самобытностью и русским народом. Под их

влиянием ранний, смутно благородный, широкий романтизм

Григорьева оформился в культ русского характера и русского духа.

Особенное впечатление на него произвел Островский – своей

цельностью, здравым смыслом и новым, чисто русским духом своих

драматических произведений. С этих пор Григорьев стал пророком и

провозвестником Островского.

В 1851 г. Григорьев сумел убедить Погодина передать ему

издание Москвитянина. Григорьев, Островский и их друзья стали

известны как «молодая редакция» Москвитянина. Но недальновидная

скупость Погодина постепенно вынудила лучших писателей из

«молодой редакции» перебраться в западнические журналы

Петербурга. Наконец в 1856 г. Москвитянин закрылся, и Григорьев

снова оказался на мели. Связи с «молодой редакцией» еще усилили

его богемные наклонности. Основным занятием в этом кругу были

пирушки, песни, а основным видом фольклора, которому они

покровительствовали, – цыганские хоры. Люди типа Островского

были настолько крепки, физически и морально, что могли выдержать

самые дикие излишества, но Григорьев был более хрупким и менее

выносливым, и этот образ жизни, особенно же полное отсутствие

самодисциплины, которому он способствовал, подорвали его

здоровье. После закрытия Москвитянина Григорьев снова перебрался

в Петербург в поисках работы. Но для большинства редакторов он

был неприемлем как журналист, поскольку они не одобряли его

националистического энтузиазма. Он впал в нищету и стал искать

любой, не литературной работы. Он получил было отличное место –

поездку за границу в качестве воспитателя юного отпрыска

аристократической семьи, но его отношения с этой семьей

закончились шумным скандалом. Таким же неудачным оказалось его

оренбургское приключение, где он год преподавал и вдруг исчез,

никому ничего не говоря. В 1861 г. он сошелся с братьями

Достоевскими и Страховым и стал печататься в их журнале Время.

Он встретил у них духовную близость и сочувственное понимание,

но упорядочить свою жизнь уже не мог – слишком далеко зашел.

Немало времени из оставшихся ему лет он провел в долговой

тюрьме. В 1864 г., когда Время (закрытое в 1863 г.) возобновилось

под названием Эпоха, Достоевские пригласили его в качестве

главного критика. За несколько месяцев, которые ему оставалось

жить, Григорьев написал свои главные прозаические произведения –

Мои литературные и нравственные скитальчества и Парадоксы

органической критики. Но дни его были сочтены. Летом 1864 г. он

опять попал в долговую тюрьму. Благодаря щедрости одного из

друзей его оттуда выпустили, но на следующий день он скончался.

Григорьев называл себя последним романтиком; был ли он

последним или нет, несомненно одно: он был самым полным

воплощением романтического духа в русской литературе. Все

основные черты романтизма в нем собраны: страстное стремление к

идеалу и безнадежная неспособность его достичь; повышенная

чувствительность к поэзии и преклонение перед ее чарами; крайняя

субъективность всего им написанного; полная без ответственность в

соединении с обостренным нравственным чувством – а отсюда

вечное колебание между верой в свое абсолютное, идеальное «я» и

отвращением к своему реальному поведению. Даже национализм

Григорьева, его идея органической правды русского народа, которая в

его сознании обладала высочайшей религиозной ценностью,

перекрывающей все нравственные ценности, – это характерная черта

романтизма.

Лучше всего личность Григорьева выразилась в его

замечательных письмах, пожалуй, интереснейших на русском языке.

По искренности, страстности и разнообразию эмоциональной окрас -

ки им почти нет равных.

Как поэт Григорьев типичен для послелермонтовского периода,

когда технические искания были отброшены и поэзия строилась

исключительно на вдохновении. Повествовательные поэмы

Григорьева невозможно читать, до того они расплывчаты и

многословны. В ранней книге его лирики (1846) можно найти

замечательные строки и строфы, замечательные главным образом

тем, что они странно предвосхищают голос и интонацию Блока. Но

лучшие его стихи относятся к тому времени, когда он куролесил

вместе с «молодой редакцией». Они были опубликованы несколько

лет спустя во второстепенных газетах и так и не попали ни в какое

собрание, пока Блок в 1915 г. их не издал. Лучшие его стихи были

вдохновлены близостью с цыганами. Его обращение к гитаре и

чудесная лирическая фуга, начинающаяся словами «Две гитары за

стеной...», не уступают самым чистым и вдохновенным лириче ским

произведениям на русском языке. Особенно по следняя, хоть и

неровная, грубоватая и слишком длинная – несомненный взлет

лирического гения, в каком-то смысле предвещающий знаменитые