История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2 - Святополк-Мирский (Мирский) Дмитрий Петрович - Страница 69

глубже, чем Великая война. Бои шли почти на всей российской территории. Там

же, где их не было, всех молодых мужчин мобилизовали в Красную армию.

Кроме того, гражданская война была гораздо страшнее, чем война с Германией.

Белые, красные, зеленые – все проявляли неимоверную жестокость. Эпидемии

(девяносто процентов состава войск, дравшихся на юге России, переболело

тифом) и полная материальная разруха увеличивали ужасы войны. В литературе

гражданская война нашла широкое отражение и стала любимым материалом для

новой школы беллетристов. Мы говорим об этом в последней главе.

В результате поражения белых армий большое количество граждан России

оказалось за ее пределами. Надо считать, что политических беженцев или

эмигрантов было более миллиона, и так как среди них представители

образованных классов имелись в очень высокой пропорции, то совершенно

естественно возникла литература эмигрантов и для эмигрантов. С самого

1920 г. стали появляться русские издательства во всех временных и постоянных

центрах «Заграничной России»: Стокгольм, Берлин, Париж, Прага, Белград,

София, Варшава, Ревель, Харбин, Нью-Йорк – все внесли свою лепту в издание

русских книг. В 1922 г., когда Германия была самой дешевой страной Европы, в

Берлине был настоящий бум русского книгопечатания и там стали

публиковаться издания как для эмигрантского, так и для внутреннего

советского рынка.

Однако стабилизация марки и ужесточившаяся большевистская цензура,

которая фактически не впускает в Россию русских (и не только русских) книг,

напечатанных за границей, положили конец процветанию русских издателей в

Берлине. Только немногие удержались на поверхности. Теперь главным

культурным центром русской эмиграции стал Париж – соединяющий

сравнительную дешевизну жизни со всеми приманками западной цивилизации –

и Прага, где чехословацкое правительство открыло русский университет и

русские гимназии.

Число эмигрантов, в особенности принадлежащих к верхушке

интеллигенции, постоянно растет и получило значительное подкрепление в

150

1922–1923 гг., когда советское правительство выслало из России наиболее

«подозрительных» представителей интеллигенции. Основные имена

эмигрантского литературного мира: романисты – Куприн, Бунин, Арцыбашев,

Шмелев, Зайцев; юмористы – Тэффи и Аверченко; поэты – Бальмонт, Зинаида

Гиппиус, Марина Цветаева; Шестов, Мережковский, Бердяев, Булгаков,

Муратов, Алданов-Ландау, князь С. Волконский. В этот список не входят

многие писатели, которые живут или жили за границей, не отказываясь от

советского подданства и не отождествляя себя с белой эмиграцией.

В целом известные писатели, оказавшиеся за советской чертой, не

сохранили своей творческой энергии.

Отрыв от родной почвы – суровое испытание для писателя. И хотя Бунин и

другие продолжают писать достойные уважения произведения, русские

беллетристы мало что дали за пределами России. Худшее, что можно сказать об

эмигрантской литературе: у нее нет здорового подлеска; молодое поколение,

оказавшееся вне России, не выдвинуло ни одного заметного поэта или

прозаика.

С политической литературой (в широком смысле слова) происходит

обратное. Это естественно, потому что русская политическая и национальная

мысль только вне СССР может развиваться в условиях свободы печати,

необходимых для ее существования. Среди эмигрантов находится большое

число интересных политических писателей старшего (довоенного) поколения.

В их числе Бердяев и Струве (о которых я уже говорил); Шульгин (о

политических мемуарах которого пойдет речь в следующей главе); церковник и

монархист И. А. Ильин (один из интеллигентов, высланных в 1922 г.);

умеренный социалист Алданов-Ландау, о котором речь пойдет позже, как об

историческом романисте; эсер Бунаков-Фондаминский, самый интересный

представитель националистической демократии, и Федор Степун, пытающийся

примирить социализм и демократию с православной Церковью. Самый

интересный из них, вероятно, Григорий Ландау, автор Заката Европы

(развившегося из эссе, опубликованного в декабре 1914 г.), где он с точки

зрения позитивистской и научной социологии рассуждает об оскудении

европейской цивилизации в результате Великой войны и Версальского мира.

Но, главное, русская политическая мысль вне России не бесплодна, как

художественная литература, и самые интересные ее проявления исходят от

группы молодых людей, до революции безвестных; они называют себя

евразийцами. Евразийцы – крайние националисты, считающие, что Россия

особый культурный мир, отличающийся от Европы и от Азии, – откуда и их

имя. Их идеи частично идут от Данилевского и Леонтьева, но сами они – люди

отчетливо послереволюционной формации. Они принимают Великую

Революцию как непреложный факт – не без некоторой национальной гордости

за ее разрушительное величие, – но подчеркнуто осуждают ее «сознательную

злую волю, направленную против Бога и Его Церкви». Они церковники, но не

«богоискатели» – они стремятся черпать силу от религии, а не отдавать ей все

свои силы. Они практически реалисты и, возможно, оставят след в истории

скорее, чем в литературе. Движение евразийцев особенно значительно и

интересно тем, что оно, несомненно, отвечает некоторым важным тенденциям

внутри России. В литературе евразийцы пока ничем особенно не выделялись;

только один из них, князь Н. С. Трубецкой (сын философа, князя

С. Трубецкого), несмотря на свою склонность к эпатажу, является по-

настоящему одаренным памфлетистом. Его предисловие к русскому переводу

России во мгле Герберта Уэллса – шедевр уничтожающего сарказма.

151

В 1921 г., когда большевики начали свою недолго продержавшуюся

политику уступок, некоторые эмигранты (в основном из крайних

империалистов) сделали «открытие», что большевизм, хоть и интернационален

снаружи, но по сути империалистичен, и начали движение за возвращение на

родину. В результате этого движения, некоторое время субсидировавшегося

Советским правительством, несколько писателей (самый выдающийся из них

А. Н. Толстой) вернулись в Россию и приняли советское подданство. Но в

целом движение не имело успеха. Причиной этого была иллюзорность

советских уступок, но, главным образом, тот очевидный факт, что

сменовеховцы (названные по своей первой публикации Смена вех – отсылка к

Вехам Струве), за исключением профессора Устрялова, все как один были

платными агентами Москвы и не внушали уважения. В целом эмигранты

остались бескомпромиссно враждебными к коммунизму, и если когда и

произойдет слияние большевизма и национализма, оно пойдет не по тому пути,

который предлагали сменовеховцы.

4

Русская литература внутри России прошла, как и все в стране, через два

равных периода, между которыми пролегал НЭП (новая экономическая

политика). НЭП был провозглашен в 1921 г. и выразился в отказе от

строжайшего экономического коммунизма и в разрешении частной торговли,

которая до тех пор считалась преступным деянием, наказуемым зачастую

смертной казнью. В течение первого периода резкое усиление абсолютной

монополии государства в соединении с повсеместным политическим (и

экономическим) террором и полное разрушение железнодорожного сообщения

сделали жизнь в городах Советской России, особенно в Петербурге, такой

неописуемо ужасной, что попытки просто пересказать факты наталкиваются на

естественное недоверие – кажется невозможным, что человек мог прожить три-

четыре года в таком непрекращающемся кошмаре. В мою задачу не входит