Сказочная фантастика - Желязны Роджер Джозеф - Страница 59

— Ты упрощаешь, — возразил Снивли. — В Затерянных Землях никто не симпатизирует людям.

— Если не считать этой отрезанной головы, — заметил Корнуэлл, — они ничего не предпринимают против нас.

— Дай им только время, — ответил Снивли.

— Кроме того, необходимо учитывать, — сказал Оливер, — что вы единственные люди среди нас. Возможно, нам нечего рассчитывать на снисхождение, а уж вам…

— Но с нами Мэри, — сказал Хэл.

— Да, Мэри еще ребенком жила здесь, и кроме того, не забывай о роге, который какой-то глупый единорог всадил в дерево.

— Мы не армия завоевателей, — сказал Джиб. — Мы просто группа совершенно безобидных… ну, странников, что ли. У них нет никаких причин опасаться нас.

— Но мы имеем в виду не страх, — сказал Снивли. — Это, скорее, ненависть. Ненависть, пронесенная через столетия, глубоко укоренившаяся здесь ненависть.

Корнуэлл прикорнул. Каждый раз, когда он засыпал, им овладевали бесконечные кошмары, и он снова и снова видел перед собой голову или, точнее, то, что от нее осталось. Это была чудовищная карикатура на голову человека, с застывшим выражением ужаса на лице. Он отбрасывал одеяло и вскакивал, весь в поту от страха. Постепенно он приходил в себя, снова укладывался, засыпал и явственней явственного видел голову: вот она подкатывается к огню, подкатывается так близко, что искры опаляют бороду и волосы, и на коже остаются пятна ожогов. Глаза широко открыты и напоминают куски тусклого камня. Рот и все лицо так искорежены, словно две могучие волосатые руки скручивали голову с шеи. Оскаленные зубы поблескивают в пламени костра, и из угла перекошенного рта тянется засохшая струйка крови, исчезая в бороде.

К утру, вконец измученный, Марк провалился в такой глубокий сон, что даже видение головы не могло его разбудить. Когда Оливер наконец поднял его, завтрак был уже готов. Марк изо всех сил старался проглотить хоть что-нибудь, но это ему не очень-то удавалось, потому что перед его глазами стоял грубо нацарапанный на плоской поверхности валуна крест. Разговаривать никому не хотелось, и, торопливо оседлав коней, они двинулись в путь.

Тропа, по которой они ехали, продолжала оставаться лесной тропкой, она нигде не расширялась, ничем не напоминая приличную дорогу. Плато становилось просторнее, и обретало все более дикий характер: оно было изрезано глубокими расщелинами и изборождено хребтами: тропа, огибая хребты, спускалась в узкие тенистые долинки, заваленные камнями, а оттуда меж толстых стволов сосен и высящихся валунов продиралась на вершину холмов, чтобы снова нырнуть в следующее ущелье. Здесь царило неколебимое спокойствие, которое не хотелось нарушать даже шепотом, тем более, что было трудно понять, чего пугался человек: то ли звука собственного голоса, то ли топота копыт, который мог вспугнуть кого-то, кто следовал за тобой по пятам. Здесь не было ни убежищ, ни укрытий, ни открытых пространств, ни намека на то, что когда-то в этой глуши обитало хоть одно живое существо.

Молча, не договариваясь, они решили не останавливаться на полуденную стоянку.

День уже давно перешел на вторую половину, когда Хэл, обогнав остальных, подъехал к Корнуэллу, возглавлявшему шествие.

— Взгляни-ка туда, — попросил Хэл, показывая на узкую полоску неба, которая показывалась меж мощных стволов деревьев, загораживавших все пространство над головой.

Корнуэлл поднял голову.

— Ничего не вижу. Ну, тучи плывут. Птицы летают.

— И я за ними наблюдаю, — сказал Хэл. — Они слетаются сюда. Скоро их тут будет целая стая. Это стервятники. Они видят какую-то падаль.

— Может, корова.

— Откуда здесь коровы? Ты что, видел фермы?

— Значит, олень. Или, может, мышь.

— Больше, чем мышь, — сказал Хэл. — И больше, чем олень. Если так много стервятников, значит смерть тут изрядно поработала.

Корнуэлл натянул поводья.

— К чему ты клонишь? — спросил он.

— Та голова, — напомнил Хэл. — Она же ведь откуда-то взялась. Тропа ведет к другому ущелью. Там Можно было устроить прекрасную засаду. И никто бы оттуда не вырвался.

— Но мы же убедились, что Беккет не пошел этим путем, — ответил Корнуэлл. — Эта милая компания не проходила мимо башни. Мы не заметили ни следа, ни отпечатка копыт, ни кострищ. Если бы там была засада…

— Я ничего не знаю ни о засаде, ни о компании Беккета, — уточнил Хэл. — Но я знаю повадки стервятников; их там слишком много.

Оливер и Снивли подъехали к Хэлу.

— В чем дело? — спросил Оливер. — Что-то не так?

— Стервятники, — ответил Хэл.

— Не вижу никаких стервятников.

— Вон те пятнышки в небе.

— Ну и что? — задал теперь вопрос Корнуэлл. — Они там, и ладно. Значит, какая-то падаль. Снивли, я хотел бы поговорить с тобой. Прошлой ночью, как раз перед тем, как кинули голову, были такие звуки…

— Это Темный Волынщик, — пояснил Снивли. — Я тебе рассказывал о нем.

— Да, теперь я припоминаю. Ты мне в самом деле рассказывал. Но с тех пор так много всего случилось Так кто же он, Темный Волынщик?

— Никто толком не знает, — слегка передернувшись, сказал Снивли. — И никто его никогда не видел. Слыхали его, это да. Но не очень часто. Порой о нем не слышно годами. Он предвестник беды. И играет только тогда, когда ожидается какое-то темное дело…

— Брось свои загадки. Что это за темные дела?

— Вот голова, например, — напомнил Хэл.

— Не только голова, — запротестовал Снивли. — Еще хуже.

— Не понимаю. Что за темные дела? Кто попадет в беду? — спросил Корнуэлл.

— Не знаю, — ответил Снивли. — И никто не знает.

— Что-то знакомое почудилось мне в этом свисте, — сказал Оливер. — Я старался припомнить, но никак не мог ухватить толком. Свист был таким страшным, что мне показалось, будто я схожу с ума. Но сейчас, пока мы ехали верхами, я вспомнил. Хотя бы кое-что. Пару тактов. Они из старинной песни. Я обнаружил ее ноты в одном из свитков в Вайалусинге. Там как раз были эти такты. Им отроду, говорилось в свитке, тысячи две лет. Может, это самая старая песня на Земле. Но я не представляю, откуда человек, который писал этот свиток, мог знать…

Хмыкнув, Корнуэлл пришпорил лошадь. Хэл остался у него за спиной. Тропа круто спускалась вниз, плотно нахоженная, она вилась между огромных стен выщербленного камня. По скалам стекала струйка воды, вокруг которой лепились мхи и лишайники. На краю скалы стояло дерево; оно беспомощно простирало ветви и казалось, вот-вот потеряет равновесие и рухнет. Солнце не заглядывало в это ущелье, тут было сумрачно и сыро.

Порыв ветерка пролетел между отрогами скал, взвихрив пыль; он принес сладковатый запах, еле заметный запах гниения, даже скорее, намек на него, но и от этого першило в носу и горле и мучительные спазмы сжимали внутренности, предвещая рвоту.

— Я был прав, — сказал Хэл. — Там, внизу, — смерть.

Тропа сделала крутой поворот. Когда они обогнули его, ущелье закончилось, и перед ними открылся каменный амфитеатр, зажатый вздымающимся кольцом скал. Прямо перед ними вскипели хлопающие черные крылья; огромные черные птицы садились и садились на трупы, и присоединялись к пиршеству. Несколько этих уродливых созданий, обожравшихся настолько, что уже не было сил взлететь, ковыляя, стали отскакивать в сторону.

Запах все усиливался и наконец стал невыносимым.

— Боже милостивый! — воскликнул Корнуэлл, поперхнувшись при виде того, что лежало в каменистом ложе ручейка, протекавшего через амфитеатр.

Среди клочьев мяса и разбросанных костей, которые лишь смутно походили на останки человеческих тел, лежали бесформенные груды плоти — это были лошадиные трупы, с выпотрошенными животами и окостеневшими ногами, между ними валялись и трупы людей или то, что от них еще оставалось. В траве скалились черепа, белели грудные клетки, из которых были вырваны все внутренности, болтавшиеся теперь на ветках кустов. Как пьяный восклицательный знак, покачивалось под порывами ветерка воткнутое в землю копье. Лучи заходящего солнца поблескивали на валявшихся мечах и щитах.