Месть из прошлого - Барт Анна - Страница 9

– Подлое, грязное убийство последнего русского императора Николая II бандой нищих проходимцев тоже связано с историей «Лжедмитрия» и Марины, – печально прошептала она.

Я раскрыла рот.

– Каким же образом?

Опять воцарилась тишина. Елизавета Ксаверьевна долго вздыхала и ворочалась на подушках. Я терпеливо ждала ответа на свой вопрос.

– Император Николай II знал из подлинных источников, что его предки, бояре Романовы, банально узурпировали власть в 1613 году.

Да, триста лет назад окрепшая фамилия Романовых рвалась к престолу. А чем начинается любой дворцовый переворот? Убийством наследника. Вот и царя Дмитрия Ивановича постигла та же участь. Лжедмитрия, как объявили десятилетия спустя переписанные и исправленные ими рукописи… И малолетнего сына его – царевича Ивана Дмитриевича – тоже убили. Повесили в Москве у Серпуховских ворот. Мальчику было четыре годика…

– Какой ужас, – прошептала я. – Зачем же ребенка убивать?

Старая дама невесело усмехнулась.

– Оставлять наследника живым? Дети имеют тенденцию вырастать, Лизочка, и вырастать очень быстро. И что бы началось? Вторая смута?

Марина тяжело пережила убийство мужа, она безумно любила его, а вот узнав о смерти сына… повредилась в уме… И будто бы открылось ей в безумии видение… о другом преступлении – убийстве больного ребенка через триста лет…

Знаешь, Лиза, что в письмах Николая II нашли записи о вине семьи Романовых? Последний государь из династии Романовых знал и жена его, мученица-царица Александра, знала, что всю семью их… убьют. Наказание за давнее преступление… Кара…

Я во все глаза смотрела на Елизавету Ксаверьевну. Нет, ничего такого никогда и ни от кого я не слышала.

– Все возвращается на круги своя, – бормотала старая дама, прикладывая платочек к заплаканным глазам, – один невинный ребенок страдает и умирает за амбиции семьи, а спустя три столетия другого больного мальчика расстреливают в грязном подвале пьяные представители новой династии. И какая разница, как эта династия себя называет, так же, как и неважно, кто сел на трон – русский царь или советский вождь. По сути, слова здесь неважны…

– Так значит, не было никакого Лжедмитрия?

– Не было, Лизонька…

Я подала старушке воды и погладила успокаивающе по руке.

– Вам надо заснуть, успокоиться. Вы слишком взволнованы разговором, Елизавета Ксаверьевна, доктору это не понравится, – начала я, но старая дама только крепче сжала мою руку горячими пальцами.

– Ты знаешь, Лизочка, мой отец увлекался собирательством старинных книг? – спросила старушка, не слушая меня. – Однажды он пришел в сильном волнении и рассказал Алексею, сыну наших знакомых, что нашел удивительный документ.

Я была влюблена в Алексея с детских лет, и когда он приезжал к нам, следовала за ним тенью. Ах, Лизочка, тот день навсегда остался в памяти, хотя прошли десятилетия…

…Елизавета Ксаверьевна выпила воды, я помогла ей устроиться поудобнее на подушках и превратилась в слух.

Как запомнила Елизавета Ксаверьевна, в последний мирный 1916 год выдалась очень ранняя Пасха.

Ночи были по-зимнему холодны, но днем радостная капель стучала по крыше, и снег на тротуарах съеживался и становился ноздревато-черным. Папа Лизы еще упорно не вылезал из шубы, но, приходя домой, уже вносил с собой запах не снега и мороза, а весеннего свежего ветра.

В тот день обед остывал, папа запаздывал, мама сердилась. Наконец в прихожей прозвенел нетерпеливый звонок.

– Машенька! – закричал отец с порога маме, вваливаясь в прихожую как большой лохматый медведь. – Девочки! Маша, Лиза, бегите сюда скорее! Посмотрите, кого я привел!

Лиза выбежала из столовой вместе с мамой: прислуга помогала снимать башлык и шинель высокому военному.

Не веря от счастья своим глазам, Лиза увидела улыбающееся лицо Алексея. Мама уже обнимала его, крестила и смеялась сквозь слезы, папа кричал, что Алексей получил неожиданное разрешение на отпуск, а Лиза поняла только одно: Алексей был – слава Богу! – легко ранен, отозван с фронта на несколько недель, а это означало, что Пасхальные праздники проведет с ними.

В столовую вошли все вместе. Алексей немного прихрамывал после ранения.

– А ты не форси, не форси, зачем палку отставил? – сердился на него папа.

– Не хочу выглядеть хромым старцем Тимуром перед дамами, Николай Николаевич, – смущенно улыбался Алексей. – Ба, Лиза, да вы стали совсем взрослой, – галантный полупоклон всем присутствующим и легкий поцелуй руки. – Мадемуазель, вы сегодня прелестны, очаровательны!

– Алексей имеет в виду, что в последний раз ты не была ни прелестна, ни очаровательна, – колючая кузина открыто строила глазки Алексею, а Лизе хотелось укусить противную Юльку.

Он ей так нравился, просто ужасно! И форма была ему к лицу, и ежик коротко подстриженных волос, и чуть заметные морщинки около глаз. Георгиевский крест вспыхивал каждый раз, когда его владелец наклонялся вперед. Алексей улыбался неуловимым движением губ, внимательно слушая дам, которые засыпали его нетерпеливыми вопросами, но иногда посматривал на Лизу. И когда его быстрый взгляд встречался с Лизиным, девушка начинала тоже непроизвольно улыбаться, заливаясь волной жаркого румянца.

– Я казалась себе неотесанной дурочкой. Маленькой, глупой, неизящной, – шептала мне Елизавета Ксаверьевна в сумерках комнаты, слезы катились по ее щекам, и она быстро и нетерпеливо смахивала их. – За его улыбку я могла бы, не раздумывая, отдать жизнь.

После затянувшегося обеда, когда радостно-взволнованные дамы наконец-то расположились за низеньким столиком с чашечками кофе и отпустили Алексея, папа потащил его в кабинет. Лиза решительно отобрала поднос со стаканами чая у горничной и направилась вслед за ними.

К ночи похолодало, поднялся ветер. Папа закрыл окно, достал толстый кожаный портфель и вынул из него какие-то бумаги, книгу. Алексей присел к массивному столу и углубился в чтение. Слышался только шорох переворачиваемых листов да легкое постукивание молоточков отопления.

– Вы, что же, Ксаверий Николаевич, всерьез считаете, что это подлинный документ? – услышала Лиза негромкий и слегка удивленный голос Алексея немного спустя.

– Несомненно, друг мой, – отозвался папа.

Лизе очень хотелось взглянуть на документ, который читал Алексей, но, боясь, что папа попросит ее уйти, почти не дыша сидела в огромном кресле у окна.

– Что вы собираетесь делать? – тихо спросил Алексей.

– Меня всегда, как человека влюбленного в русскую историю и хорошо разбирающегося в ней, интересовало несколько моментов, объяснения которых я не совсем понимаю, – не отвечая на вопрос, папа погладил бархат тяжелых портьер, а потом легко прошелся по комнате, размахивая руками. – Первое. Почему предполагаемому отцу Дмитрия, царю Ивану IV Грозному, церковь дала разрешение на семь браков? Случай единственный и уникальный в истории русского православия, не так ли?

– Православия, но не мировой истории, – осторожно заметил Алексей. – Если вспомнить Генриха VIII Английского, то у него тоже было семь жен.

– Тот факт можно легко объяснить, друг мой. Генрих несколько раз переходил из католичества в лютеранство и обратно. Брак, заключенный по католическим канонам, не признавался протестантами, а лютеранский союз считался недействительным католиками. Но Иван-то IV веру не менял!

– Не менял, – задумчиво повторил Алексей.

– А разрешение венчаться семь раз тем не менее получил. Имена царских жен можно найти в любом учебнике. С Анастасией Романовной царь бракосочетался в 1546 году, в 1562-м – с Марией Темрюковной, через год с Марфой Сабуровой, в 1571 м с Анной Колтовской, в 1573 м с Марией Долгорукой. Затем историки упоминают Анну Васильчикову, Василису Мелентьеву, Наталью Коростову и, наконец, Марию Нагую. – Тут папа приостановился, недовольно прищурился и, особенным голосом выделяя имена, медленно закончил:

– Получается, что Мария Нагая, по официальной версии, мать Дмитрия, вообще приходилась царю девятой женой. То есть по законам православия – сожительницей. А что сие означает?